Скалаки

— Лидушка! — вполголоса воскликнул радостно удивленный Иржик. — Ты не спишь?

— Не могу. А ты где бродил?

— Я был в ольшанике.

— Так поздно? Иржик, ты все не можешь забыть…

— Не могу, и простить не могу, но…

— Что ты задумал?

Иржик помолчал, размышляя о чем-то.

— Еще и сам не знаю, — ответил он, — но так продолжаться не может.

— Иржик, я боюсь…

— Ты? — И, схватив Лидушку за руку, Иржик поцеловал девушку. Он и сам не знал, как это вышло. То ли он притянул ее к себе, то ли она сама к нему наклонилась.

Едва слышно шелестела листьями яблоня, росшая под окном, сквозь развесистую крону мерцали ясные звезды, снизу доносился глухой шум реки.

Тихо стояли Лидушка и Иржик, не в силах вымолвить ни единого слова. Но теперь было ясно — они любят друг друга, хотя об этом и не было сказано.

Иржик ушел счастливым. Лидушка еще долго стояла у окна, любуясь прекрасной летней ночью.

А старый драгун видел приятный сон. Ему приснилось, что он в полном вооружении, в новой драгунской форме на быстрой Медушке выезжает со двора на парад. Он видел, как любовалась им старая Бартонева, как Лидушка хлопала в ладоши, а Ванек, покачивая головой, бурчал:

— Да, все же кавалерия чего-нибудь да стоит!

Глава двенадцатая РЫХЕТСКИЙ

На другой день Иржик снова шагал к панскому лесу, в сторону Матерницкой пущи. Балтазар не хотел отпускать его, а Лидушка только печально склонила голову, когда Иржик упорно настаивал на своем, уверяя, что ему нужно найти отца. В ответ на уговоры старого друга их семьи Иржик обещал скоро вернуться и привести Микулаша, которого так хотел увидеть.

Юноша бодро шел проселком. Вновь показавшееся после долгого перерыва солнце немилосердно палило. Жара и духота предвещали грозу. Невозделанные участки и поля с тощими всходами озимых представляли печальное зрелище.

Несмотря на июль, низкий, чахлый хлеб до сих пор оставался на поле. И даже эти жалкие дары земли мешали убрать ненастье и господа.

Вначале Иржик шел вдоль леса, но потом повернул от него в сторону и полевыми тропками вышел на дорогу, ведущую к большаку. Вздыхая, глядел он на согнутые фигуры, которые словно что-то искали на пустом поле; он знал, что эти бледные, истощенные люди собирают пырей, чтобы сварить его вместе с крапивой и этим утолить свой голод. На краю тихой, словно вымершей деревушки Иржик увидел заброшенную крестьянскую усадьбу; через открытые настежь ворота виднелся пустой двор, на котором не было видно даже куренка. Крестьянин, видно, бросил свой дом и пошел побираться. А вот через дорогу плетется старушка попросить у соседей кусок хлеба. Ее сын ушел, и она, беспомощная, осталась одна. Из убогих лачуг доносится жалобный детский плач. Там за забором, окружающим сад, дети собирают под деревьями паданцы и с жадностью их едят. Эти несчастные создания с болезненно-бледными личиками и вздутыми животами тщетно пытаются насытиться. Их уже подстерегает смерть. Кругом раздается стук — это мелют древесную кору; из нее вместе с отрубями или мельничной пылью будут печь черные, несъедобные лепешки. Все это было хорошо знакомо Иржику. В этой деревне, как и во всех остальных, жестокий голод толкал людей на всяческие ухищрения. Они с жадностью ели распаренную крапиву и разные коренья. Каждая изба, бедная или зажиточная, являла собой страшную картину: на бедных постелях стонали больные, несъедобная, отвратительная пища подкосила их здоровье. Полунагие мужчины, женщины и дети умирали от голода, их мутный, умоляющий взор напрасно взывал о помощи.

Хозяйка богатой усадьбы, окруженная плачущими детьми, утешает их, что скоро вернется отец и принесет хлеб. Вот раздаются знакомые шаги, радостные дети бегут навстречу отцу. Отец жутко улыбается и бросает на стол кошелек, туго набитый деньгами. «Вот, ешьте, — говорит он глухо. — Нигде ничего не купишь, хлеба нет».

Иржик шел по деревне. Завидя его, люди закрывали двери, боясь, что он попросит кусок хлеба. Выйдя в поле, он отдохнул. Такую же страшную картину увидел он и в следующей деревне. У дороги, скорчившись, лежали и сидели опухшие люди в рубищах, с бледными, болезненными лицами. Они протягивали к юноше костлявые руки. Даже самое черствое сердце дрогнуло бы при виде такого зрелища. Иржик отвернулся, стараясь не смотреть на этих измученных людей, на их мутные неподвижные глаза.

Время приближалось к полудню, когда Иржик вышел на дорогу, ведущую из Находа в Ртыню. Очутившись на высоком берегу, он осмотрелся и, заметив внизу у белого камня в овраге согнутую фигуру, направился к ней. Это был его отец.

Когда-то блестящие и темные волосы Микулаша поседели. Его лицо осунулось, запавшие глаза были неподвижны, губы крепко сжаты. Став жертвой господской несправедливости, он должен был скрываться, жить в глуши в полном одиночестве и терпеть нужду. Он стал скрытным, недоверчивым, избегал людей. Единственное, что у него осталось, это неотступная мысль о мести и расплате.

Пока жив был отец, Микулаш в угоду ему сдерживал себя. Теперь отец покоился в земле, и Микулаш полностью отдался своей думе.

— Давно ждете? — спросил его Иржик.