Сизифов труд

Директор Крестообрядников с инспектором Забельским были парой недюжинных политиков. Ни один, ни другой не поднимали грубых скандалов с родителями н не преследовали учеников. Если последних застигали на месте преступления, к ним отнюдь не применяли тиранических мер. Вину всегда прощали, если же приходилось карать, то это делалось крайне осторожно, и снисходительно, дабы юнец чувствовал на себе не бич тирана, а любящую руку отца. В случаях конфликта между учеником и учителем поляком директор и инспектор всегда и безоговорочно становились на сторону ученика, преуменьшали его вину, а когда это было невозможно, добивались от учителя поляка отпущения вины.

Такого рода тактика оказала на молодежь некоторое воздействие.

Ученики трепетали перед новой властью, но в то же время чувствовали, что у них есть сильная рука в борьбе с Ногацкими, Be лькевичами и т. д. Впрочем, руководители гимназии не удовлетворились реформами в гимназических стенах. Это были, как мы уже сказали, патриоты более крупного масштаба, поэтому их зоркие глаза были устремлены на город, на его округу, на губернию – на весь польский край. Работа их шла как бы по двум руслам. Во-первых, их целью было ускорить пульс жизни «истинно русских людей» в городе Клерикове; во-вторых, – деполонизация так называемых поляков. Согласно принципу «деполонизации» директор и классные наставники никогда почти не давали ученику разрешения посетить театр, когда ставилась польская пьеса. Зато с осени, главным образом по инициативе гимназических деятелей, стали затеваться русские любительские спектакли. Непрестанный, хотя и незаметный, прирост русского элемента в Клерикове облегчил группировку сил, необходимых для создания этого рода зрелищ. Приезжая публика, состоящая из чиновников, педагогов, их жен и дочерей, с увлечением поддержала инициативу директора.

Поневоле, а вернее ради карьеры, пришлось поддерживать ее и «привислинцам», занимавшим сколько-нибудь высокие должности. Местный элемент, как всегда, относился ко всему этому пассивно: здешние обыватели настолько привыкли ко всякого рода чудесам, что если бы в один прекрасный день польский язык был вовсе отменен, а вместо этого им было бы предложено говорить, писать и думать по-китайски, это бы никого не удивило. Между собой, разумеется, повинуясь привычке, продолжали бы говорить на родном языке, но публично писали бы и говорили по-китайски.

Город Клериков в то время переживал эпоху медленной русской иммиграции. Заново перекрещивали старые улицы, ликвидировали различные устаревшие учреждения и обычаи и вводили другие, не менее устаревшие, но русские. Впрочем, мостовые, беспорядок, грязь, духота и лачуги остались прежними. Когда афиши возвестили «городу и миру», что состоится любительский спектакль, в гимназии возникло некоторое брожение умов. Власть не предлагала ученикам покупать билеты, но делала некоторые знаки, которые были как бы эманацией, слабым ароматом желания. В пятом классе один из гимназистов буркнул на перемене, что, пожалуй, стоило бы сходить в этот театр. Из глубины залы кто-то буркнул в ответ, только гораздо громче, что лишь законченный шимпанзе может ходить в этакий балаган. Это было сказано неизвестно почему, просто так, потому что язык без костей. И также неизвестно почему получило всяческую видимость молчаливо одобренной резолюции. Просто сделал свое дело слепой, глухой и ничего не желающий знать vox populi.[27] В повестке дня – какой-то балаган; говорят, что только шимпанзе может пойти туда – стало быть, не пойдем, и баста.

Борович был личным другом школьника, который выразил желание пойти на спектакль, поэтому как столь категорическое суждение, так и вообще одобрение, вынесенное противной стороне, очень его задели. Во время урока он обдумывал этот вопрос и упрямо решил, наперекор всем, идти на спектакль. На следующем уроке они вдвоем с неудачливым автором проекта, в отместку за оскорбительный вердикт, вступили в заговор против голоса из глубины зала. Случилось так, что, вернувшись домой и зайдя в комнату к «старой Перепелице», Марцинек застал разговор о вышеупомянутом спектакле. Советник Сомонович шагал по комнате, выкрикивая:

– Да какое мне дело до каких-то там спектаклей, хотя бы и самых любительских? Я вас спрашиваю! Я и всегда этого терпеть не мог, а теперь, на старости лет, я вдруг…

– Да кто вас заставляет идти, кто вас просит таскаться в русский театр! – унимала его старушка.

– Зато я пойду, господин советник, – вмешался в разговор Борович.

– Ты пойдешь? А тебе там что надо? По-отцовски тебе советую, зубри лучше Альвара…

– Какого Альвара?

– О, разумеется, без него там эти москали не обойдутся. Он там нужен, как собаке пятая нога. Пусть идет! – отозвалась из-за портьеры панна Констанция, которая имела обыкновение обращаться к пятиклассникам только в третьем лице.