Сивый мерин

По пути в кафе он объяснил ей, что предстоит никакой не допрос, пусть она даже не берёт в голову, если не хочет — может вообще ничего не говорить, это любезность с её стороны, что согласилась встретиться. Но если уж так случилось — спасибо большое, может быть, и он сможет ей в чём-нибудь помочь, мало ли как бывает в жизни и, если люди будут помогать друг другу — неважно кто чем занимается (Ты вот, например, работаешь? Учишься? А на кого? На артистку? Надо же!) — главное, чтобы было желание помочь, тогда жить станет намного интереснее. Катя постепенно успокоилась, развеселилась: это ж надо, какие тюлени работают в уголовном розыске. Даже этот участковый переросток Шор напускал на себя генеральскую важность, раздевал глазами и недвусмысленно намекал, что восстановление сгоревших документов находится в прямой зависимости от её понятливости. А тут — культурист, от одного взгляда на которого начинает истомно ныть и увлажняться низ живота, ведёт себя, как впервые оказавшийся свидетелем женской наготы школьник. Главное, конечно, не расслабляться особенно-то, мало ли что у него на уме, может, это он так прикидывается лихо, строит из себя невинность (учат же их там психологиям разным), а потом — рр-раз и птичка уже в клетке, ловить не надо, сама залетела, да ещё и дверцу для надёжности захлопнула. Всё может быть, ухо надо держать востро (вот ведь проболталась уже, что учится во ВГИКе, кто за язык-то тянул? Артистка будущая, Брижит Бордо, видите ли, не проходите мимо. Теперь запросто может в институт сообщить, неприятностей не оберёшься. Но с другой стороны — Шору ведь этому потному про артистку ничего не сказала, даже в голову не пришло. А тут… Нет, не так всё просто, мы тоже не лыком шиты, знаем, кому можно довериться, кому нет. Инстинкт женский — это вам почище любой психологии). Безусловно, расслабляться нельзя, но уж больно фасад привлекательный.

— Ты когда обнаружила, что забыла сумку?

Сева постарался задать вопрос как можно непринуждённее, вроде даже и не интересуясь ответом. «Ты» они стали говорить друг другу сразу, как малые дети в песочнице, которым и в голову не может прийти говорить «вы».

— Так сразу почти. Дошла до метро — нет сумки.

— И не вернулась?

— Почему? Вернулась. Но к нему баба пришла.

— Какая баба?

— Обыкновенная. Жена. Я так и знала. Он-то мне соврал: на съёмки. Какие съёмки? Нашёл дурочку. Я что, не знаю, как вы себя ведёте, когда опасность грозит? Все одинаково: глаза на лбу, желание в пятках и бегом по квартире следы заметать. Хоть бы кто для разнообразия пластинку сменил.

Сева почувствовал, что краснеет. Он ненавидел этот свой природный дефект, боролся с ним как мог, был даже однажды у врача и только когда узнал, что явление это примитивно физиологическое, связанное с поверхностным расположением кровеносных сосудов, никакого отношения к психологии не имеющее и неизлечимое, — только после этого сдался. Впрочем, ненавидеть себя за это не перестал.

— И что дальше?

— Дальше — больше: чем дальше влез, тем больше слёз. — Катя, похоже, окончательно пришла в себя, от смущения не осталось и следа. — Мне мама всегда говорила: «Не бери чужого, Катерина, своим обходись». Да только нет его, своего-то, не завела ещё. Приходится чужим пробавляться. А что сделаешь — природа — она требует, по себе, небось, знаешь, не мальчик, чай? Я прихожу — консьержка говорит: не мешайся, к нему жена приехала. А у меня на метро ни копейки. На, говорит, тебе десятку, завтра придёшь, отдашь. Ну я и пришла вечером. О-оо-ооо, господи, что там делалось! — Катя тяжело вздохнула, ударила кулачком по столу, похоже, обещая судьбе отомстить за сгоревшую сумку. — Там у меня и паспорт, и студенческий, и пудра французская. Хорошо — денег не много.

Конечно, если бы Мерин внимательно слушал свою новую знакомую, ему и в голову бы не пришло задавать свой следующий вопрос. Но он самозабвенно боролся с покраснением, преуспел в этом нелёгком деле, обрадовался и потому спросил:

— А чего ты у него делала?

Катя движением головы откинула со лба набежавшие рыжие пряди, с нескрываемым испугом посмотрела на Мерина. Нет, перед ней сидел не прожжённый пошляк, умело прикрывающий цинизм детской наивностью. На неё смотрели глаза ребёнка, наивность которого граничила с цинизмом. Она не без снисходительности улыбнулась.

— Трахались. А ты что делаешь, когда ночью с девушкой домой приходишь? Чай пьёшь?

Сева выскочил из финской бани, ему захотелось окунуться в снег.

Катя расхохоталась, громко, заливисто так, что на неё стали оглядываться посетители кафе.

Подошла официантка, швырнула на стол приборы, рюмки, графинчик с водкой. Когда она удалилась, Катя снизошла до объяснений.