Сивый мерин

— Голос куда-то пропадает, то есть, то нет.

— Я перезвоню.

— Давай.

Он ринулся в спальню, склонился над незнакомкой.

— Солнышко, прости, позвонили со студии, срочный вызов, во как бывает, нежданно-негаданно, собирались провести время, да? И на тебе, мы люди подневольные, рабочий день не нормирован — себе не принадлежим.

Дима бесцеремонно стащил с девушки одеяло, пригладил её длинные спутавшиеся волосы, коротко приник к пухлым губам. Зазвонил телефон.

— Тебе десять минут хватит? Полотенце и халат в ванной.

Он опять оказался на кухне.

— Да? Слушаю. Вроде лучше, хотя всё равно какие-то помехи. Хочешь — я перезвоню? Тогда давай ещё раз.

Закрывая дверь, он невольно замер, наблюдая, как его ночная гостья с откровенным наслаждением разминает затёкшее за ночь тело.

— Да? Теперь нормально. Жень, ты на чём поедешь? На метро? А то смотри, если срочно — возьми мотор, я оплачу.

В спальне рыжеволосая красавица, не утрудив себя воспользоваться любезно предоставленным халатом, прибирала постель. Зрелище было не для слабонервных. Дима на время даже потерял дар речи, открыв от восхищения рот.

— Дима, ты слышишь меня? Дима!

— А? Да-да, солнышко, сейчас выключу телевизор, — он прикрыл ногой дверь, — с ума сошли, с утра пораньше такие картинки, разве так поступают?

— Я буду примерно через час… Мне нужно заехать… Тут… — Она замолчала.

— Я слушаю, слушаю.

— Я говорю — буду через час.

— Не расслышал — куда заехать, ты сказала?

— Это неважно, Дима. Приеду — расскажу.

— Отлично. Через час. Я пока в магазин сбегаю, а то у меня шаром покати.

— Успеешь?

— Не могу не успеть.

Он повесил трубку, прижался затылком к холодному кафелю стены. Пальцы предательски дрожали, под ложечкой ныло. Этого ещё не хватало. С чего бы? Год прошёл, долгих двенадцать месяцев… Сказка есть такая — 12 месяцев, кто написал-то? Толстой, что ли? Это сейчас самое важное! За год — ни одного звонка. Ни од-но-го! И вдруг… Стоп! — Его сильно качнуло, он ухватился за стол, сел на табуретку. Первое мая!! День в день! В прошлом году именно в этот день она… И с тех пор они не виделись.

ГОД!

Кто же, наконец, написал эти проклятые 12 месяцев?!.

Он открыл дверь спальни — на кровати девушка, стоя на коленях, складывала простыню, что-то мурлыкала себе под нос. И изгиб шеи, и преувеличенно раздвинутые стройные ноги, и полуоткрытый рот — всё было рассчитано до тонкостей. Он сбросил халат, охватил её плечи, грубо, со знанием дела помял налитую как боксёрская груша грудь, покрутил соски… Она замерла на мгновение, застыла, дёрнулась всем телом, вырываясь, выталкивая, прогоняя и вдруг изогнувшись, с хрипом, не таясь, метнулась навстречу так внезапно обрушившейся на неё неистовой волне прибоя.

Ветер сорвал с крыши ржавое железо и оно понеслось с диким свистом, кроша и подчиняя всё вокруг своей бешеной гонке. Вздымало. Падало. Врезалось в мякоть живого, упиваясь актом разрушения.

_____

Женя и Дима разошлись год назад. Не развелись, а именно разошлись. Она уехала к отцу — тот жил на Котельнической набережной в огромной трёхкомнатной квартире — а он остался в кооперативной двушке. По документам эта квартира принадлежала Дмитрию Николаевичу Кораблёву и его жене, Молиной Евгении Михайловне. Так было до мая 2006 года, так, собственно, осталось и до сих пор, потому что ни в какие ЗАГСы они не ходили, никакие формальности не исполняли. Просто в тот день, придя домой и не застав жену, он позвонил тестю и неожиданно услышал её голос. Вот тебе раз!

— Ты почему не дома? Полвторого. Что-нибудь случилось?

— Ничего. На кухонном столе записка.

— Какая записка?

— Обыкновенная. Тебе. Прочти. Пока, Дима, я уже спала. — Она повесила трубку.

Он метнулся на кухню. Что за чёрт, этого ещё не хватало. Года полтора назад действительно был момент, когда чуть не дошло до развода. Верка Нестерова забеременела, решила сохранять, заупрямилась — не разводись, не женись, ничего такого мне не надо, мне нужен твой ребёнок и баста. Что он только не делал, как ни крутился, как ни умолял — упёрлась. Рассказал Женьке. Та два дня порыдала — пошла разговаривать с Веркой. Ни в какую! Нет, ребёнок не его, не волнуйся, буду рожать. Дима решил: всё, уйдёт или, вернее, его прогонит. Но Женя повела себя странно: жалела его, ласкала, не отпускала ни на шаг, по ночам шептала нежности — ни дать, ни взять медовый месяц. С Нестеровой всё закончилось выкидышем, он успокоился, даже обрадовался. Потом, правда, по ночам ему часто являлось то же, что и Борису Годунову.

С тех пор он вёл себя очень осторожно, никакой любви не допускал и близко, чуть, не дай бог, намёки, глазки, вздохи — стоп, его след простывал, как и не было. Женю он любил, ценил, дорожил ею и причинять подобные неприятности больше не собирался. Но и загонять себя в клетку примитивной верности тоже не мог, хоть вылезай из кожи вон. С удовольствием заводил мимолётные романы, отказа (насколько позволяла память) никогда не испытывал, нахально смазливый, с глазами наивного проходимца, трахал кого хотел, любил эту работу и, по свидетельствам многочисленных очевидиц, понимал в ней толк.