«Сивый мерин»

Они сидели за столиком уличного кафе «Студенческое».

Говорил в основном Мерин.

— Да. Жив. Жив. Кораблёв жив, Катя, без сомнений, это доказано следствием. Я не мог, просто не имел права сказать вам об этом раньше, хотя поверьте, первая, о ком я подумал, когда догадка подтвердилась, были вы.

Как-то незаметно для себя он перестал ей «тыкать», говорил почтительным, несколько даже заискивающим тоном.

— Теперь, наоборот, я не могу вам этого не сказать, потому что нуждаюсь в вашей помощи, никто кроме вас — поверьте, это не просто слова, — только вы можете помочь нам размотать этот криминальный узел. Посвящать вас во все тонкости следствия я, увы, опять-таки не могу, да вам и неинтересно, — он выдержал паузу в ожидании бурных возражений и, убедившись, что таковых не последует, продолжил. — Но есть одна не бог весть какая задумка, осуществить которую, повторяю, можете только вы.

— Почему?

Катя, наконец, раскрыла рот и Мерин, к этому моменту уже отчаявшийся услышать от неё хоть один членораздельный звук, не сразу понял.

— Что — «почему»?

— Почему только я?

— А-аа-ааа, почему только вы? Ну как… потому что… Вы ведь… Вы… Ну как? Вы, в общем…

Он неожиданно замолчал, не без удивления для себя отметив, с каким трудом даётся ему ответ на этот вопрос.

— Просто, понимаете, дело в том, что… Вы же… В ту ночь… Ну, как бы… Кораблёв и вы…

— Смелее, Сева. Вы хотите сказать, что мы с ним трахались? Да, верно. Но ведь по этому поводу вы меня уже допрашивали.

Мерин густо покраснел и так замахал руками, что едва не опрокинул на скатерть бокал с вином.

— Нет-нет, что вы, у меня и в мыслях этого… Зачем?! Я говорю, в тот вечер вы и Кораблёв… В общем… Ну-у… В общем…

— Да и в общем и в частном — всё так и было, Сева: трахались, трахались. Мы с вами это выяснили три дня назад, правда, в общих чертах. Теперь, я так понимаю, в интересах следствия вам нужны подробности? Извольте, дайте только вспомнить, с тех пор столько воды утекло. Значит вечером, вернее ночью, когда мы приехали, вроде у нас ничего и не было. Вернее сказать — всё, конечно же, было, но… как бы это поточнее… неубедительно что ли. Объясню! — Она как-то по-поросячьи взвизгнула, решительным выпадом ладони упредила Севину попытку прервать её и через короткую паузу повторила уже спокойно.

— Объ-яс-ня-ю. Очевидно, факир был настолько преувеличенного мнения о своих возможностях, что обязательный в таких случаях ритуал освобождения от одежд, хотя бы частичный, посчитал необязательным, вследствие чего довольно долго не мог понять, почему не случается то, что обычно происходит без особых хлопот и как бы само собой, с его-то опытом.

Она перевела дыхание, отпила глоток вина, брезгливо поморщилась.

— А когда все препятствия для свободы действий были устранены настолько, что и усилий-то никаких не требовалось, чихни только и вот она, цель достигнута — выяснилось, что факир не только пьян, но и спит. Сон, помнится, не был настолько глубоким, чтобы напрочь лишить его мужских проявлений при осязании обнажённой женской натуры. Но и сказать, что Морфей совсем не мешал ему выглядеть в глазах этой самой натуры на высоте положения, тоже было бы преувеличением. Поэтому я и сказала «неубедительно». Хотя, может быть, на самом-то деле в ту ночь так ничего и не случилось, а просто я желаемое приняла за действительное. Женщинам иногда свойственно желать, пусть это для вас и прозвучит неожиданно. Не знаю, врать не буду. Я и на суде повторю — не знаю. Не помню. Зато наутро — ооо-о!

Казалось, она получала истинное удовольствие от этих воспоминаний, и только неестественно белый цвет лица выдавал напряжение, с которым ей приходилось справляться.

— Утро, как известно, вечера мудренее. Утром отдохнувшая плоть требует нагрузки, а застоявшаяся кровь — выхода…

— Очевидно, я перед вами очень виноват. Даже несомненно виноват, если при каждой встрече вы меня унижаете. Только зачем? Мы ведь не на допросе. Более того — я прошу у вас помощи. Нет — нет. Вы свободны поступать, как считаете нужным. Самое простое: встать и уйти. Зачем так много слов?

Сева произнёс эти фразы так тихо и так невыразительно, что Катя невольно прислушалась. Бескровные её полуоткрытые губы замерли, недоговорённая фраза завяла, повиснув уродливым словом, лицо приняло некрасивую асимметричную форму.

Потный в красной косоворотке официант поставил перед ними два замысловато сложенных подгоревших омлета.

— Что ещё, клиенты?

«Клиенты», глядя в упор друг на друга, молчали.

— Я говорю — что ещё будем? Не понял, старики? Тогда я рисую цифры: два по двести сухого французского — 670, омлет фирменный, сложный, два раза — 620, булочки сырные с кунжутом… Водичку брали? Не бра-а-ли. Итого…

Он углубился в подсчёты. Мерин полез за бумажником.

— В столбик что ли считаешь? — Интонация у Кати получилась почти ласковая.

— Не врубился, мадам?