«Сивый мерин»

Попытка бесшумно приготовить завтрак и, не лишая бабушку сладкого свидания с Морфеем, раствориться в утренней прохладе столицы тоже успеха не возымела: едва он открыл дверцу шкафа, как любимая кофеварка — предмет гордости (подарок женской половины медицинского персонала при выписке из госпиталя) — белоснежная, бесшумная красавица фирмы «Бош» — задела проводом алюминиевую кастрюлю, та упала на стоявший на столе поднос и разбила на мелкие куски старинную чайную чашку с полустёршейся гравировкой на боку: «Люсеньке на память в день рождения. Пей до дна. Ваня».

Это было уже серьёзно.

Следующие два часа они с переполошенной бабушкой Людмилой Васильевной провели на четвереньках, ползая по полу в тщетном стремлении обнаружить недостающие части порушенной семейной реликвии. Людмила Васильевна вела себя мужественно, не стенала, не заламывала рук, иногда лишь припадала к стене и незаметно для внука массировала сердечную мышцу: скромность внешних проявлений характерна для людей, на которых сваливается глубокое, подлинное горе.

В семь прозвенел будильник и бабушка сказала:

— Иди, Севочка, мойся, у тебя сегодня трудный день.

От этих простых, казалось бы, слов Сева неожиданно замер: как же давно это было!..

…Он так же рано проснулся — не спалось. Предстояло испытать нечто неведомое, пугающее своей неотвратимостью и в то же время давно и страстно манящее: сегодня он впервые должен пойти в школу. Тринадцать лет прошло, а было это вчера, ну на худой конец на прошлой неделе, он долго лежит в темноте с открытыми глазами, боясь пошевелиться, каждым миллиметром худого мальчишеского тела ощущая важность предстоящей перемены своей недлинной, налаженной жизни. Проходит очень много времени — из черноты возникает потолок, потом стены, потом угол шкафа, в котором висят неописуемой красоты, уже сотни раз примеренные, цвета высококачественного серебра гимнастёрка и такого же оттенка выглаженные бабушкой брюки. Потом прямо над ним, в углу над головой кто-то невидимый рисует плохо различимый жёлтый овал, который неспешно светлея и расширяясь, превращается в скорбный, пугающий, обведённый окладом лик. Потом скрипит приоткрытая ставня, вздыхает занавеска, комната заполняется прохладой солнечного утра — проходит очень много времени, прежде чем он понимает, что наступило первое сентября, первый день осени, день безвозвратно уходящего детства, бессмысленного и прекрасного.

В то утро он тоже что-то разбил и бабушка, собирая осколки, сказала:

— Иди, Севочка, мойся, у тебя сегодня трудный день.

_____

Коллеги встретили его неласково.

— Х…я ты опаздываешь, начальник? «Богатый» два раза звонил, всех собак на Яшку повесил: видишь, плачет товарищ, больно ему. Расскажи, Яша, как тебя покусали.

Ярослав Яшин громко высморкался, вытер красные, слезящиеся глаза — он уже вторую неделю не мог вылезти из жесточайшего гриппа.

— Обидно, Толь, вкалываешь, как вол на рисовой плантации, живота не жалеешь, все силы на алтарь победы, — он очень правдоподобно всхлипнул и безнадёжно махнул рукой, — а тебе вместо благодарности по морде. Обидно.

Трусс выглядел подавленным.

— Видишь, до чего довёл товарища по оружию! Нервы и так ни к чёрту, а тут свои же нож в спину. Проси прощения через круглосуточный, бегом, она сегодня не сильно подорожала, повезло тебе — молись на правительство — о тебе заботится, а могло бы и дефолтом по е…ку. Давай, живенько, и пару «Балтики» прихвати, можешь тройку, если сам будешь. В десять минут уложишься — простим. Простим, Яша?

— Не уверен, Толя, глубоко задели. Можно сказать — в душу плюнули, а за что? — Ярослав готов был разрыдаться.

О его актёрских способностях в МУРе ходили легенды, хотя все знали, что никаких художественных училищ он не посещал и дар этот, по всей вероятности, у него врождённый.

— Ну что стоишь, х…й с горы? Беги, я его утешу. У меня в походной аптечке есть валериановые капли. Беги, беги, не переживай, в крайнем случае вызовем реанимацию. — Последние слова Анатолий Борисович Трусс произнёс трагическим шёпотом, каким разговаривают близкие люди у постели умирающего, обнял Севу за плечи и подтолкнул к двери: не отчаивайся, мол, не всё ещё потеряно, будем надеяться на лучшее.