Сивилла

Неоспоримым становился и тот факт, что жестокое поведение этого не страдающего неврозами отца (доктор была убеждена в том, что он не является невротиком), заключавшееся в нежелании вмешиваться, в постоянном уходе от домашних проблем, увеличивало жестокую тиранию со стороны матери, которая заставила Сивиллу искать психоневротическое убежище от невыносимой реальности ее детства. Мать, безусловно, была главной причиной того, что у Сивиллы возникло множественное расщепление, но отец, виновный не в действии, а в бездействии, являлся важным дополнительным фактором. Да, это мать выстроила ловушку для Сивиллы, но именно отец — хотя сама Сивилла отказывалась до конца признать это — заставил ее почувствовать, что из ловушки нет выхода.

Доктор сказала лишь:

— Мистер Дорсетт, вы только что признались мне, что считаете мать Сивиллы вполне способной творить жестокости, о которых мы говорили. В таком случае, возвращаясь к первому вопросу, позвольте поинтересоваться, почему вы допустили, чтобы она воспитывала вашу дочь?

Уиллард не знал, отвечать ли на этот вопрос или воздержаться от самообвинений, из которых, несомненно, состоял бы его ответ.

— Знаете, — ответил он, тщательно взвешивая каждое слово, — это ведь дело матери — воспитывать ребенка. — Раковина вновь захлопнулась.

— Даже если эта мать — явная шизофреничка, мистер Дорсетт? Даже если эта мать-шизофреничка по меньшей мере в трех случаях была близка к тому, чтобы убить своего ребенка?

Он ответил в замешательстве:

— Я делал все, что мог.

Затем он рассказал доктору Уилбур о том, как возил Хэтти к психиатру в клинику Майо в Рочестере. Врач диагностировал у Хэтти шизофрению и сказал, что, хотя нет необходимости ее госпитализировать, все же следует проводить лечение на дому.

— Хэтти была у этого врача только однажды, — заметил Уиллард. — Она отказалась идти туда еще раз, потому что, по ее словам, этот врач только таращился на нее.

Услышанное и обрадовало и озаботило доктора Уилбур. Диагноз психиатра подтверждал ее собственное предположение. В этом свете сведения о жестокостях обретали дополнительную достоверность, поскольку вписывались в стереотип шизофренического поведения. Вкупе с высказываниями Уилларда Дорсетта это означало, что подтверждение, которого так искала доктор, получено. Больше не нужно было размышлять о том, что, хотя различные «я» Сивиллы рассказывали о жестокости Хэтти одинаково, сами по себе эти рассказы еще не являлись доказательствами. Вновь и вновь доктор отвергала их на основании того, что все эти «я» принадлежали подсознанию Сивиллы и что, хотя сознание часто может не знать о происходящем в подсознании, подсознание воспринимает все происходящее в сознании. Таким образом, все, что поведали другие личности, могло быть просто эхом Сивиллы, эхом ее фантазий на тему пыток, ее представлений о воображаемых жестокостях или даже деформаций памяти. Шрамы и травмы были, конечно, объективными данными, но существовала некоторая, пусть даже минимальная, возможность того, что она нанесла их себе сама. Но теперь нужда в дальнейшем расследовании отпадала. В достоверности рассказанного не было сомнений.

Посещение Хэтти Дорсетт психиатра в клинике Майо, похоже, подтверждало, что Уиллард Дорсетт сознательно отдал свою дочь в руки диагностированной шизофренички. В свое оправдание Уиллард Дорсетт сказал только:

— Она была ее матерью. Я и представить себе не мог, чтобы мать могла навредить ребенку.

Это было отзвуком долголетнего стереотипа, или, что еще ужаснее, это напоминало то, как немцы, наблюдавшие массовые убийства евреев в концентрационных лагерях, утверждали потом, что они и понятия об этом не имели.

Подобная аналогия была тем более уместна, что сама Сивилла идентифицировала себя с евреями в нацистских концентрационных лагерях. Она видела свою мать как Гитлера, как палача, а себя — как еврея, подвергаемого пыткам. Часто Сивилле снилось, что она — узник концлагеря и что ее охранник — женщина с седыми волосами, порожденный сном образ ее матери. Эти мысли и сны приобретали убедительность благодаря тому, что Сивилла принадлежала к религиозной группе, считавшей себя меньшинством, и самозваные диктаторы этой группы, выступая с церковной кафедры, цитировали слова пророков, содержащиеся в Книгах Даниила и Откровения, — о злом человеке, который поднимется и завоюет этот мир. И действительно, когда Сивилла возобновила свое существование после двух лет правления Пегги Лу, выяснилось, что злой человек лишил свободы миллионы людей точно так же, как ее мать лишила свободы ее одну.