Сивилла

Содержание сказанного Рамоном стало вдруг пугающе ясным. Ему нужна была мать для детей, но она должна быть американкой без комплексов. Кто будет воспитывать этих детей? Не одна Сивилла, а Пегги, Марсия, Ванесса, Мэри, Майк и Сид. Рамон никогда не понял бы этого.

— Это нужно сделать сейчас, — выпалил Рамон.

Эти «другие» находили внутри ее свое место. Она выздоравливала. Однако, несмотря на то что она достигла порога, она еще не переступила его. Подарок в виде отрезка времени мог бы спасти эту любовь, но Рамон ставил ей ультиматум: сейчас или никогда.

— Выходи за меня замуж. Ты можешь остаться здесь. Я съезжу и привезу детей, — предложил Рамон.

— Рамон, это бесполезно, — в отчаянии ответила Сивилла. — Я просто не могу выйти за тебя.

— Почему, бога ради? — воскликнул он.

— Я не могу, — повторила Сивилла.

Отвернувшись, она стала смотреть в окно, борясь с чувством отчаяния. Потом она сняла кольцо, положила его в коробочку и вернула ее Рамону.

— Загадочная женщина, — сердито бросил Рамон. — Расскажи мне о причине этой таинственности, иначе я уйду. Ты никогда меня больше не увидишь. — Его гневный тон тут же сменился нежным. — Если речь идет о чем-то серьезном, о чем-то тяжелом, ты можешь рассказать мне. Я люблю тебя, Сивилла. Я выслушаю тебя.

Прежняя установка «не смей рассказывать» вновь давила на Сивиллу. Но даже не решаясь рассказать, она не бежала от правды о себе, как это бывало в прошлом. Для Рамона она действительно была загадочной женщиной, однако все эти годы анализа привели к тому, что она перестала быть загадкой для себя. Ее подсознание было открыто, прозрачно для нее, в то время как для большинства людей оно оставалось тайной за семью печатями. Ее подсознание было раскрыто для нее так, как, пожалуй, не было раскрыто ни для кого.

— Я выслушаю тебя, — настаивал Рамон.

Он так жаждал сблизиться с ней, но не был способен понять, с чем пытается сблизиться. На самом деле Рамон не смог проникнуть за тяжелую завесу одиночества, разделяющую ее и окружающий мир (хотя какое-то время Сивилле казалось, что смог). Эта завеса осталась.

Коляска остановилась. Когда Рамон помогал Сивилле выйти, она задрожала в его объятиях.

Поездка на такси прошла в молчании.

Потом Сивилла и Рамон стояли у входа в ее дом.

— Ты не передумала? — спросил он. На его лицо легла тень печали.

— Если бы я могла… — ответила Сивилла.

«Как мне вынести это? — взмолилась она про себя. — В прошлом я не умела переживать кризисы, позволяла другим действовать за меня. Но теперь я стала другой. Теперь я способна сама справляться со своими проблемами. Кроме того, я способна видеть различие между романтическими мечтами и реальностью. Рамон любит меня, но ставит определенные условия. Я люблю его и хочу этих детей. Однако он превращает время в моего старого коварного врага».

Губы и щеки Рамона побелели. Он еще больше погрустнел и стал каким-то отстраненным.

— Я не желаю тебе зла, — безучастно сказал он, — только добра. Но если ты не передумаешь и не дашь мне об этом знать, мы больше никогда не встретимся.

— Зачем нам расставаться именно так, Рамон? — спросила она.

— Это решение приняла ты, Сивилла, — холодно ответил он. — Но помни, что ты можешь и отменить его.

Лавина уже сдвинулась, но земля еще не разверзлась. Катастрофа произошла, когда Рамон бросил ей горький упрек:

— Ты отвергла не только меня, но и троих детей, о которых говорила, будто любишь их, даже не зная. Но я вновь говорю тебе: ты еще можешь изменить свое решение.

Он повернулся, прошел несколько шагов и вновь вернулся. Коробочка с кольцом легла в руку Сивиллы.

— Все равно возьми его, — сказал он. — Этот камень подходит тебе по месяцу рождения. И ты любишь красивые вещи. Возьми его в память о жизни, от которой ты отказалась. В память о твоем отказе жить этой жизнью.

Сивилла вбежала в дом.

Она отвергла Рамона так же, как много раз отвергали ее, подумала Сивилла. В три с половиной года она спросила врача в больнице: «Вам не нужна маленькая девочка?» Он отвернулся от Сивиллы точно так же, как она только что отвернулась от Рамона. Она повернулась спиной к этим троим детям, как давным-давно врач повернулся спиной к ней.

Но почти сразу Сивилла поняла, что не должна чувствовать себя виноватой за свои действия. Попытка Рамона вызвать у нее чувство вины не увенчалась успехом. Осознание этого придало ей сил.

«Не использую ли я свое расщепление личности для мас кировки реальных страхов, удерживающих меня от того, чего я больше всего хочу? — спросила она себя. — И действительно ли я столь высокоморальна и благородна, что готова жертвовать собой ради защиты Рамона и его детей от моего недуга?» Но Сивилла знала, что ее собственное спасение зависит от ее стремления непременно выздороветь.

Как бы для подтверждения этого внезапного озарения Сивилла, войдя в квартиру, первым делом освободила вазу от уже засохших роз, принесенных три дня назад Рамоном.