Сиваш

Вдруг на пристани забегали, послышалось: «Врангель! Вот он!» Тощий стройный Врангель резким широким шагом спускался по ступеням. Должно быть, он шел к воде, чтобы сесть в моторную лодку, которая доставит его на какой-нибудь крейсер, готовый покинуть крымские берега. Сойдя вниз, Врангель неожиданно повернулся, поднял голову и, глядя на город, длинными трепетными пальцами трижды ткнул в воздух впереди себя — перекрестил. Затем упал на колени и прикоснулся губами к камню, и только после этого, по-прежнему резкий, пошел к воде.

«Кривляется или с ума сошел, — подумал Олег. — Все сошли с ума, и я тоже…»

С руганью и стонами по трапу вползала на палубу плотная гусеница — тягучее месиво из тел и узлов. Тянулись головы… Острое желание броситься вниз, на берег, пусть по головам, протиснуться сквозь поток, спастись — пронизало Олега. Однако он не двинулся с места, не в силах преодолеть измучившие его колебания. Сел у борта на палубу и разрыдался. Потом вдруг вскочил со страшной решимостью… и увидел, как расширяется полоса воды между стенкой пристани и пароходом: «Мечта» снялась.

В порту не осталось ни одного парохода. Все было кончено. На улицах Севастополя валялись брошенные повозки, оружие, амуниция. Широкая ровная площадь вокруг памятника Нахимова, будто осенними листьями, была усеяна красными, желтыми погонами. Их сорвали со своих плеч и бросили солдаты, не севшие на корабли.

3

Шестьдесят семь набитых людьми пароходов медленно ползли по бутылочно-зеленым студеным волнам к далекому горизонту, под чужое небо. Дымки раскидались вокруг, иные выплывали из-за моря, таяли в высокой синеве. Чайки носились у самой пены, взмывали, жалостно кричали.

Тяжело нагруженные суда глубоко сидели в воде. Иные, казалось, бортами срезали белый гребень волны. Покалеченный миноносец — сели и на него — шел на буксире, начал тонуть. Буксирный конец обрубили. Остатки Донского офицерского полка очутились в воде. Все меньше голов виднелось на волнах. Ни одного человека не подобрали — некуда и некогда.

Черный, страшный угольный грузовик «Феникс», на который теперь погрузили не уголь, а людей, еле полз, низко осев, — вот-вот провалится в пучину. Пассажиры на нем истошно хором что-то кричали.

«Мечта», забрав семь тысяч человек, последней ушла из Севастополя.

Когда берег стал отдаляться, на палубе вдруг воцарилась мертвая тишина. Всех одолела грусть, все молчали. Кто-то снял военную фуражку и побелевшими губами шептал, пристально глядя на берег:

— Прощай, прощай… Навеки…

Но «Мечта» недалеко отошла от берега. Машина испортилась, ее чинили весь день и ночь. Пароход тяжело покачивался на месте. От берега к нему подходили лодки с пассажирами-валютчиками, которые почему-либо не попали ни на один пароход. Матросы за деньги подымали их на борт, а лодки уходили в Севастополь за новыми пассажирами.

Люди на «Мечте» сгрудились в трюме, на палубах, в шлюпках и под ними, у теплой трубы, под лесенками — всюду, где можно было сесть. Еще при посадке в давке Олег потерял дядю с теткой, их оттеснили куда-то на корму. Когда пароход стал, Олегу начало казаться, что вот починят машину и одинокая «Мечта» возьмет да и повернет обратно к пристани.

Разыскивая дядю с теткой, Олег перешагивал через людей. Люди бранились, хватали за ноги, грозили выбросить его рыбам на обед. Ночью на палубе было холодно, ветер рвал, жали со всех сторон, кто-то ударил Олега каблуком по лицу. Перед рассветом вдруг команда: «Всем пересесть на левый борт!» Шутка ли, всем с вещами сразу же переместиться. Визг, проклятья, вопли вознеслись к мачтам и к черному небу.

Сутки ничего не ели, хотя в утробе судна — продукты из интендантских запасов. Наконец к утру раздали банки американских консервов. Кадилов повязал себе на рукав зеленую повязку, весело орал на всех. Позавтракал, деловито через людей запрыгал на нос — там на вещах лежала закутанная в платок молодая женщина.

Опреснители работали исправно, но на семь тысяч человек пресной воды не хватало. Стали делить воду. Подставь свою кружку — нальют на весь день. Но не пробиться к кранам. Их охраняли юнкера с винтовками. Возле баков вспыхивали драки. Затаптывали. Даже Кадилов отступил — развел руками.

Олег пытался протолкнуться — вылетел из толпы как пробка и заплакал. Снова кинулся, вот-вот уже кран — нет, отбросило, оттеснило к борту.

Сами юнкера в охране пили сколько хотели… Какой-то полковник старался через головы подать юнкеру у крана свою пустую кружку, сперва грозно требовал, потом униженно молил налить хотя бы каплю. Но юнкер поддел штыком пустую кружку и, оскалясь, забросил ее к черту, далеко от охрипшего полковника.

Пассажиры со скомканными сменами белья, с френчами и галифе протискивались к матросам — обменять на воду. Многие пили морскую — зачерпывали за бортом консервными банками на веревочке. Олега от морской воды стало тошнить. Иные пили вино, потом у них начинались галлюцинации…