Сюзи, «Лед Зеппелин» и я

Мы на автобусе едем назад ко мне домой и смотрим кабельное телевидение. Жмурик Стив Остин в чемпионате Всемирной федерации реслинга дерется как зверь с Гробовщиком, татуированной немезидой ринга. Гробовщик выигрывает, но лишь благодаря подлому трюку своего секунданта, который вопиющим образом нападает на рефери. Толпа в ярости.

— Не беспокойся, — говорю я малютке Малахии. — Жмурик Стив Остин вскоре сделает новую попытку. Никто не может надолго одержать над ним верх.

— А я и не знала, что реслинг — это так интересно, — говорит Манкс.

— Потому что это американский реслинг. Британское телевидение совсем скатилось. По сравнению с такими вещами мы неконкурентоспособны.

Я наскоро завариваю чай, подаю чашки и молоко с печеньем, чтобы могли спокойно сесть и смотреть без помех «Баффи — истребительницу вампиров»[2]. Баффи — это сказочно. Лучший телесериал всех времен. Я люблю Баффи.

Передаю Манкс чашку чаю.

— Теперь британское телевидение настолько испортилось, — говорю я Манкс, — что почти отбило у меня вкус к Шекспиру и классике. То есть, раз мы не в состоянии снять пристойную телепрограмму, что толку защищать нашу культуру? Не могу же я все делать сам. Я перебегаю за Атлантику в Баффи–лэнд.

— Хороший чай, — говорит Манкс.

Чай у меня всегда хороший. Его надо заваривать в чайнике, давать ему настояться и сперва наливать в чашки молоко. Однако, немногие сейчас так делают. В ресторанах и даже в гостях у друзей вы вполне рискуете получить чашку, в которой просто выполоскали чайный пакетик. Большинство британцев забыли, как приготовить добрую чашку чаю. Никчемное телевидение и плохой чай. Нация в хаосе. В руинах.

Баффи — это фантастика. Как и ее подружка Уиллоу. Я мало интересовался телевизором, когда учился в школе. Все мое время уходило на слушание «Лед Зеппелин».

СОРОК

Я как–то встретил одного человека, который утверждал, что работал ассистентом на концерте в Глазго. Мы встретились много лет спустя в Лондоне. Я не знал, верить ему или нет. Он довольно плотно сидел на наркотиках и потому доверять ему было сложно. Даже нельзя было доверить вещи — он мог их украсть. Наверно, он врал насчет того, что был ассистентом в Глазго.

Однако нельзя было отрицать, что он превосходный гитарист с отличным слухом. Он мог играть уйму «лед–зеппелиновских» композиций и особенно ему удавалась копия Джимми–Пейджевской гитарной вставки в «Когда плотина рухнет».

Это всегда была одна их моих самых любимых песен. При том, что на альбоме, куда были включены «Черный пес», «Рок–энд–ролл» и «Лестница в небо», она не сразу бросалась в глаза, это несомненно была отличная мелодия, и старела она красиво. Ее репутация с годами росла благодаря гулкому звуку барабанов Джона Бонэма.

«Лед Зеппелин» записывали ее в Гемпшире, в старинной усадьбе под названием «Хедли–Грейндж», и звук барабанов они получили за счет того, что звукоинженер повесил микрофоны на потолке в похожем на пещеру зале. Слова ее были навеяны старинным блюзом в исполнении Мемфисской Минни и Канзасского Джо Маккоя. При том, что внешне «Когда плотина рухнет» — песня о том, что люди беспокоятся, как бы паводок не смыл дамбу, она в то же время — метафора нарастающего кипучего сексуального желания, которое грозит в любой момент захлестнуть и певца, и слушателя, и ввергнуть их в какое–то прихотливое, сладостное, однако несомненно греховное поведение. Несмотря на то, что я никогда не был самым искушенным интерпретатором стихов, я это понял с первого прослушивания, и в возрасте тринадцати–четырнадцати лет песня была до боли уместна. Сексуальное желание по отношению к Сюзи нарастало так, что скоро стало невыносимым. К сожалению в песне, похоже, не предлагалось никаких решений проблемы. В конце ее Роберт Плант был, кажется, на грани того, чтобы все бросить и перебраться в Чикаго. Мне, застрявшему в Глазго между учебниками по математике, которые нужно было читать, и газетами, которые нужно было разносить, это не представлялось возможным. Каждый день я встречал Сюзи, и меня заполняло это безнадежное, безумное чувство, которое лежало в каком–то неопределимом отроческом регионе между похотью, романтикой, тоской, радостью и безысходным отчаянием.

Я кутался в свою шинель, чтобы защититься от ледяного ветра и дождя, и тащился домой после вечера у Зеда, раздумывая, удастся ли мне когда–нибудь провести ночь с Сюзи, и пиная камешки, как первоклашка.

Мысленно я напевал слова и мычал мелодию, и мне хотелось, чтобы я умел играть на гитаре, как Джимми Пейдж. Тогда, полагал я, женщины, вроде Сюзи, бегали бы за мной, давая мне возможность как–то справиться с огромным количеством воды на той стороне дамбы и не утонуть.

Несколько лет спустя я научился играть на гитаре — очень плохо. Я так и не продвинулся дальше первых трех аккордов, какие были показаны в самом первом панковском фанзине «НюхайКлей».

«НюхайКлей» не любили «Лед Зеппелин».

Хотя добрым словом помянули Элвиса Пресли, когда он умер.

Мои три аккорда никогда не привлекали женщин. Даже теперь я не сумею сыграть партию гитары Джимми Пейджа из «Когда плотина рухнет».