Система (сборник)

Грамм-молекула способна была вызвать шок.

– Это количества вещества в граммах, численно равное его молекулярному весу, – я старался изо всех сил.

– А для чего?

– Что «для чего»?

– Для чего оно ему равно?

Сначала я думал, что надо мной издеваются, а потом понял, что мы имеем дело с девственностью сознания.

– Хорошо! – я решил, что на пальцах получится быстрее. – Ты себе на член можешь сразу двух женщин посадить? (Насчет члена нахимовцы все понимали.) Нет? Вот так же и молекулы. Парами они! Ебутся! Понятно?

– Парами? Понятно. А вес здесь при чем?

Блин! Разум мелкий, торопливый, взор таинственный.

– Вес – это и есть молекула. У каждой молекулы свой вес! Молекулярный! Ты пишешь реакцию для одной молекулы, а подразумевается, что.

– Ебутся миллионы?

– Копать мой лысый череп! Ты все понял, сын мой!

Ну, и так далее.

А теорию спинов я вообще объяснял на примере ботинок.

– Они уложены на орбите в разных направлениях.

– Зачем?

– Что «зачем»?

– Зачем в разных?

– Для экономии пространства. В коробке из-под обуви ботинки тоже лежат носами в разные стороны, для того.

– …чтоб в коробку влезли?

– Да ты у нас гений, Козлодоев! Тебе это еще никто не говорил?

С математикой было хуже. Юра Васильев, читавший с шести до семи утра каждый день Диккенса в подлиннике, для чего его дневальные будили в пять пятьдесят пять, никак не хотел согласиться с тем, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов двух катетов. Мы с ним начали с интегралов и дошли до Пифагора, имея целью, видимо, таблицу умножения.

– Юра, блин! – кипел я.

– Папа! – говорил он мне и фальшиво плакал, а потом он еще раз кричал, – ПАПА!!! – и уже падал мне на грудь.

Так что в училище меня называли «Папой».

В училище было много кличек. Меня звали «Папой» или «Папулей». Лобова – «Лобычем» или «Лбом». Минькова – «Миней» или «Миндозой», Маратика Бекмурзина – «Маратадзе, Чавчавадце, Коки» (это я придумал), Юру Васильева – «Васей», а Вову Шелковникова – почему-то «Петей».

Не оброс вовремя волосами – значит, ты у нас будешь «Лысым».

Перетянули в училище из института – значит, ты навсегда «Студент».

Юрку Колесникова звали «Колесо».

– Колесо, Колесо, – говорил ему преподаватель физической культуры майор Стожик, обладатель только одного легкого, второе ампутировали, – Колесо, встал на краюшке, вытянулся весь, и не смотрим вниз, и падаем.

Это у нас идут занятия в бассейне. Надо прыгнуть с пятиметровой вышки.

Юра отчаянно кивает головой, стоя на самом краюшке.

Потом он падает. Плашмя – туча брызг, майор Стожик стряхивает воду с середины штанов, а Юра всплывает из пучины, как лист фанеры, из стороны в сторону, после чего он, красный телом, опять лезет на вышку – надо прыгнуть правильно, зачет.

– Колесо, Колесо, аккуратней. Да не смотри ты вниз!

Хлоп! – тучи брызг. Опять плашмя.

– Колесо! Ты меня слышишь? Ты все понял? Смотри на меня! Ты все понял? – Юра кивает отчаянно, как влюбленный ишак, на ресницах у него капли воды, они никак не слетают, отчего те ресницы кажутся жутко лохматыми.

– Давай, Колесо!

Хлоп! – опять плашмя.

А Сережа Юровский никак не мог себя заставить подойти к краю вышки. Он только большие глаза делал да мотал головой – нет, ни за что!

И вот он решился – с разбега. Разбежался, прыгнул, но в последний момент, на одних рефлексах, выбросил руку в сторону и, как шимпанзе, поймал перила – его на лету развернуло и как лягву об асфальт – на!

Еле выловили потом в бассейне.

Бассейн – это всегда приключение. При сдаче вступительных экзаменов надо было проплыть в бассейне сто метров. Один парень из Дагестана так хотел поступить, что никому не сказал, что он плавать не умеет.

По команде он прыгнул, погрузился на дно и уже по дну, цепляясь когтями, пополз к финишу.

В бассейне не соскучишься.

Олег, к примеру, Смирнов плавал брассом так шикарно, что при каждом нырке казалось, он обязательно хочет воды напиться. Он делал гребок, открывал пошире рот, потом нырок с открытым ртом, потом выныривал, отплевывался, обязательно вытирал себе рукой лицо, потом делал еще один нырок – и так, все время запивая, плыл себе сто метров.

Я же плавал, как молодая выдра, но это у меня с детских желез.

Мне только трудно было сдать на вступительных экзаменах бег – я в десятом классе перенес ревмокардит – это такая замечательная болезнь миокарда. Возникает она как осложнение после гриппа, когда он дает осложнение на гланды, а уже они на сердце, и вы учитесь сперва ходить по стеночке, а сердечко противно, как резиновое, стучит в ушах, и даже не стучит, а как-то шелестит; а после вы добираетесь до врача, и он за двадцать рублей – в те времена неплохие деньги – вырывает вам гланды почти по живому – не успело, видимо, как следует заморозиться, взяться новокаином, – после чего вы ходите по земле с каждым месяцем все лучше и лучше; а вот уже и побежали-побежали, сначала всего несколько шагов, потому что сердце из ушей сейчас выпрыгнет, а там и вовсе пробегаете сто метров – вот бы не умереть, а на экзаменах побегаете и того больше, кажется, тысячу.

У меня сердце в ушах шумело еще несколько лет, затем шум потихоньку стих.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ