Сириус Б (СИ)

Действительно, метель понемногу набирала силу и плывущие навстречу БМВ углы серых хрущевок в свете немецких фар выглядели ужасно. Казалось, что они выныривают из мглы только для того, чтобы тут же в ней снова и утонуть. Дорога была абсолютно пустынной, и Эмилий почему-то почувствовал ужасное одиночество. "Вот заносчивые москвичи ругают свои пробки, - подумал он, - и даже не подозревают, какое это счастье - находится в тесном кругу людей, занятых одинаковыми проблемами, озабоченных одинаковыми вопросами. А, кроме того, там можно опустить стекло, поговорить с соседом, поделиться с ним своими проблемами, поругать власти, покопаться в интернете, почитать книгу. Да в пробке можно даже позаниматься кадровыми вопросами, жениться прямо там, в салоне какой-нибудь "Мазды", а потом кого-нибудь родить все в том же салоне. А здесь? Того и гляди из-за хрущевки пара волков прямо на дорогу выскочит. Или еще хуже - древние пьяные матросы встанут у заснеженной обочины и своими винтовками голосовать начнут. И все же - когда эта проклятая черная зебра наступила мне копытом на горло?"

Эмилию вдруг показалось, что огромная черная зебра смотрит на него откуда-то сверху - прямо из холодного Космоса. Он даже нагнулся к рулю и посмотрел вверх. Из-за метели ничего не было видно. "Да и как мне рассмотреть черную зебру в черном космосе? - с грустью подумал Эмилий. - Разве что если она улыбнется во все свои тридцать два ужасных зуба? Чур меня - думать о таком перед этим самым... Перед "Патрицием", перед Аделькой, но как все-таки не вовремя приходит эта... эти... это животное".

Вдруг колеса на экранчике компьютера покраснели, и он начал тихонько наигрывать бранденбургский марш, а затем неожиданно погасли все придорожные фонари.

- О, майн гот!- воскликнул Эмилий, почему-то на неродном для себя языке, и ударил по тормозам.

Он успел включить дальние фары и вывернуть руль вправо, но БМВ уже вошел в состояние свободного полета. Немецкое авто летело над поверхностью заснеженной дороги, плавно вращаясь и приближаясь к стволу совсем простецкой на вид, но очень толстой березы.

А затем что-то хлопнуло, треснуло, ухнуло и лицо Эмилия утонуло в упругой, пахнущей тальком резине. Некоторое время, он сидел спокойно, пытаясь прийти в себя, а затем начал ожесточенно мять эту упругую массу руками. Когда подушка безопасности опала, Эмилий осмотрелся. Сиденье пассажира почему-то отсутствовало, а на его месте белел гладкий березовый ствол. Короткие черные полоски, покрывающие его поверхность, говорили сознанию Подкрышена о многом, но он решил не поддаваться этим полоскам, и сделал вид, что ничего не понял.

- Ничего, - сказал Эмилий, похлопывая по стволу березы дрожащей ладонью. - Ничего...

Затем он отстегнул ремни безопасности и вывалился из салона БМВ, как из кабины подбитого мессершмитда. Пора было включать режим "стоицизм", включать на полную мощность. Эмилий открыл багажник, схватил теннисную сумку и, прихрамывая, побежал по заснеженному проспекту. До ресторана "Патриций" оставалось всего ничего, не более одного километра, если бежать к нему по прямой линии, через пустынные заснеженные дворы.

***

Под рабочим псевдонимом "Аделька" скрывался ни кто иной, как бывшая секретарша директора ЗТЛ Бычина, Люся. Дело в том, что первым делом "инвесторов", после появления их на заводе, стало увольнение Бычина и капитальный евроремонт в его кабинете. Сбоку это выглядело так, будто важнейшей инвестицией в ЗТЛ был вынос его прежнего директора из его же кабинета, а также срывание с кабинетных стен дубовых панелей и быструю их замену на модный европейский пластик.

По неписанной секретарской традиции, в случае увольнения директора, его личная секретарша уходила вслед за ним, и Люся вскоре оказалась на улицах Боброва без денег, без связей, да и без профессии, если честно, чего уж там ей было хитрить в таких вопросах, да еще с самою собой. Только теперь она осознала как много в ее жизни значил товарищ Бычин, и какой опорой для нее было все последние годы мягкое бычинское плечо.

Первое время, она сильно страдала, не зная - что теперь делать, как жить дальше и что можно предпринять для своего личного спасения, для своего выживания во враждебном бобровском социуме. Варианты были самыми безрадостными. Можно было продать однокомнатную квартиру в бобровской хрущевке и уехать в Москву - общероссийский центр самых широких жизненных возможностей. Но что делать там? Ответ как бы напрашивался сам собой, но жизненный опыт говорил - все это не то, не то, Люсенька, думай родная, думай - как тебе дальше жить.