Сириус

— Что вы, Анна Александровна! Где мне с немцами воевать! Со своими отечественными врагами едва справляюсь. Вот хоть бы вчера: слышу, начальник санитарно-эвакуационной части, Евдокимов, смещен. И кем бы вы думали? Родзянкой. Велю соединить меня по телефону с военным министерством и спрашиваю Владимира Александровича, кто такой Родзянко, чтобы распоряжаться в пределах военного ведомства?

А в ответ слышу вздох: «Дорогой Николай Алексеевич, до сих пор войны велись армиями и военачальниками; по новейшим теориям воюет весь народ. Удивительно ли, что и командовать позволено всякому, кто захочет. А про Родзянко сами знаете. С первых дней войны рвется, как строптивый конь из упряжки, проявить себя хочет — ездит на фронт, посещает Ставку, бывает в штабах и во все нос сует». Но как, говорю, смел он все-таки сместить Евдокимова? Как вы могли допустить это? Опять вздох: «Фронт мне не подчинен, а у Родзянко такие мощные покровители!..»

Александра Федоровна, внимательно слушавшая, выпрямилась в кресле.

— Что же это за покровители?

— Ваше величество, председатель Думы ездил к вдовствующей государыне, сказал, что военно-санитарное ведомство не приспособлено к выполнению своей задачи, нет ни повозок, ни лошадей, ни перевязочных средств.

При упоминании dear mother Александра Федоровна вспыхнула, сжала и без того плотно сжатые губы. А Маклаков продолжал:

— Родзянко внушил ее величеству, будто добровольные санитарные организации, вызванные к жизни всеобщим патриотическим подъемом, оборудованы гораздо лучше и располагают всем необходимым, но генерал Евдокимов и чины военно-санитарного ведомства видят в них конкурентов и тормозят их работу. Картина, написанная председателем Думы, так взволновала государыню, что она телеграфировала верховному главнокомандующему, и Евдокимов был смещен.

После смещения Евдокимова верховным начальником санитарно-эвакуационной части назначен был «Сумбур-Паша» — принц Александр Петрович Ольденбургский. Первым делом он обзавелся палкой, ставшей известной всему бесконечному фронту. Когда его поезд прибывал на станцию, первой показывалась из вагона палка, за нею владелец. Его разговоры с членами военно-санитарного ведомства начинались с размахивания палкой перед их физиономиями. С криками и угрозами принц заставлял переносить раненых из одного поезда в другой. Потом обратно. Отрывал врачей от работы по оказанию первой хирургической помощи, заставлял, как простых санитаров, делать перевязки. Накричав, нашумев, уезжал, чтобы повторить сцену на следующей станции.

Шестнадцатого октября турецкие корабли без объявления войны обстреляли Одессу, Севастополь, Феодосию, Новороссийск и потопили несколько русских судов. Царь выслушал это с тем же спокойствием, с каким выслушивал рапорта дворцового коменданта.

Жуков пояснил своему молодому другу, что при дворе это считается не безразличием, а самообладанием. Оно — плод воспитательской работы генерала Даниловича и мистера Хисса — наставников Николая Александровича. С детства ваяли его, как статую, на английский манер: ни сильного слова, ни вольного жеста, ни яркого душевного движения. Но спокойствие!.. Спокойствие!..

— И государь всегда спокоен… «спокойствием небытия», как сказал кто-то из петербургских поэтов.

Неспокойна была императрица. Полагали, что ей неприятно участие в нападении на русские берега немецких крейсеров «Гебена» и «Бреслау». Особенно волновал один из подвигов «Гебена». Возвращаясь после стрельбы по Севастополю, он повстречал русский минный заградитель «Прут» и открыл огонь. Не имея артиллерийского вооружения, капитан «Прута» решил затопить судно, приказав взорвать днище. Когда «Прут» погружался в воду, на палубу поднялся судовой священник отец Антоний Смирнов в полном облачении, с крестом в руке. Он запел «Спаси, Господи, люди твоя» и осенил крестом команду, спускавшуюся в шлюпках на воду. Затонул вместе с кораблем.

Двадцатого октября отдан приказ русскому посольству покинуть Константинополь и обнародован манифест о войне с Турцией. Наутро, в день двадцатилетия своего вступления на престол, царь отправился в новую поездку.

— Зачем? Зачем? — недоумевал Нилов. — Какая надобность?

По теперешним временам государю не в Барановичи ехать, а в Петроград, в Зимний дворец. Оттуда стоит перейти площадь, чтобы очутиться в военном министерстве и побить палкой Сухомлинова.

Но Сухомлинов и на этот раз ехал в царском поезде. Когда все засылали, Нилов и князь Орлов подолгу, за полночь, просиживали друг с другом. Адмирал не находил слов порицания открывшейся страсти к поездкам.

— Представьте себе несущиеся куда-то царские поезда… Люди с благоговением провожают их взглядом. «Августейшие заботы»!.. «Неусыпные труды»!.. Но мы-то с вами знаем, что ничего, кроме помехи воинским эшелонам и нарушения железнодорожного движения, тут нет. Какие военные цели связаны с посещением Лукова, например? Или Седлеца, или Ровно? Все равно, что в Царево-Кокшайск или в Грязовец съездить.