Сирийский десант

Конечно же, не по мановению волшебной палочки в вечернем небе над Богосским хребтом появились «крокодилы», и не только потому, что в душе Лавров больше всего желал увидеть прежде, чем зайдет солнце, бронированные «Ми-24» и лицезреть их несокрушимое вооружение в действии. За свою жизнь он не боялся, иначе бы не сжал в руке рифленый корпус осколочной гранаты с выдернутой чекой. Он свое пожил, видел многое, многого достиг, а вот почти необстрелянные бойцы-десантники были достойны лучшей участи, чем из-за недоработки разведки геройски погибнуть от рук боевиков. Некоторые из них, поди, еще и не целовали женщину по-настоящему. Почему-то именно эта спорная мысль неотступно сверлила мозг комбату, когда он руководил обреченной на поражение обороной расстрелянной на горной дороге колонны.

Капитан Бахтияров не подвел товарищей. Он знал, что, кроме него, просто больше некому сообщить о попавшей в ловушку колонне, а потому не имел права погибнуть. Дениз Бахтияров, когда заслышал на горном склоне вой снижающегося минометного снаряда, уже знал, что летит он «по его душу». Откуда только силы взялись! А ведь они уже были на исходе. Чистое небо, расстилавшееся за краем скал, манило, но было недосягаемым. Всего-то несколько десятков метров крутого склона, но попробуй их преодолеть, когда грудь уже разрывается от частого дыхания. Когда хочется упасть и встретить смерть, как избавление от отчаяния и усталости.

Раздался близкий взрыв, Бахтияров его не услышал, земля содрогнулась под ним, ударной волной его бросило на камни. Больше он ничего толком не помнил. Пришел в себя уже на другой стороне склона. Израненный, контуженный, он скорее ощущал выстрелы на противоположной стороне, чем их слышал. Огляделся: его автомат исчез, за скалами еще клубилось облако дыма. Как он здесь очутился, каким образом перебрался через скалы, капитан Бахтияров не помнил, он все еще плохо соображал. Но у него в мозгу гвоздем засела мысль – товарищи в беде, и он обязан привести подмогу, больше некому. И он брел, не останавливаясь, с израненным лицом, в порванном на лоскуты окровавленном камуфляже, и эта мысль не давала останавливаться, не давала упасть, заставляла жить.

Когда на блокпосту увидели выходящего на асфальт Бахтиярова, то не сразу признали в нем российского десантника. Дениз прошел с десяток шагов и, увидев, как к нему бросились бойцы, опустился на землю.

– Товарищ капитан, мы вам поможем…

– Что случилось?.. – зазвучали голоса.

Бахтияров заговорил, словно включил готовую к воспроизведению магнитофонную запись:

– Колонна попала в засаду… сорок пятый километр… майор Лавров… пусть высылают вертушки…

Сказав последнее приготовленное слово, Бахтияров упал на асфальт, его разноцветные глаза даже не закрылись, оба – и синий, и зеленый – уставились в небо, по которому проплывали легкие облака.

* * *

Майор Лавров потянул на себя дверь палаты реанимации и вошел. Медсестра, догнавшая его, скользнула следом, загородила дорогу и запричитала:

– Куда вы! К нему нельзя! Видите, он без сознания! Анна Петровна запретила! Сказала, никого не пускать!

– Ты потише, – молвил Андрей.

– Он все равно нас не слышит… – понизила голос медсестра.

– Меня ребята прислали. Я его должен своими глазами увидеть. – Лавров нежно, но уверенно приобнял медсестру за талию и устранил ее со своего пути.

Он остановился у замысловатой хирургической кровати. В головах у Бахтиярова подмигивала лампочками аппаратура, по монитору пробегали ломаные линии, от присосок на груди и руках тянулись проводки. Капитан лежал, прикрытый простыней до пояса. На бинтах расплывались пятна запекшейся крови. Глаза Дениза были плотно закрыты, глазные яблоки вздрагивали, двигались под веками, возможно, он видел сейчас что-то одному ему доступное, только они да рот и были видны на забинтованном лице. Лавров застыл – неуклюжий в наброшенном на плече белоснежном халате, в руках он сжимал шелестящий пакет со стандартным больничным набором – апельсины, сок, бананы, яблоки.

– Как он? – спросил Андрей шепотом.

– Плох… – прошептала медсестра, тихо ойкнула и прикрыла рот ладонью.

В палату решительно вошла врач – Анна Стрельцова. Девушка попыталась оправдаться:

– Я говорила, что нельзя, а он…

– Маша, оставь нас одних, – холодно произнесла Стрельцова.

Только когда за медсестрой закрылась дверь и ее задержавшийся на фоне матового стекла силуэт растворился в свете коридорных светильников, Анна повернулась к Лаврову и глянула на него. Теперь дверное стекло казалось киноэкраном, на котором вот-вот начнется проекция нового фильма.

– Я не мог не прийти, – выдавил из себя Лавров. Он, бесстрашный и безбашенный в остальном, потерялся в присутствии этой молодой женщины.

– Дениз после операции еще не приходил в себя. Он не слышит нас, не чувствует прикосновений. Ему и дела нет, что сейчас происходит рядом. Так что ты пришел не ради него, ты для себя пришел, чтобы душу успокоить.

– Что у него с лицом?

– Пришлось тридцать швов наложить.