Сипстрасси

– Думается, Шэмми, мы подошли к концу длинного печального пути. Я сожалею, что вовлек тебя во все это. Шэмшед Синг пожала плечами:

– Здесь или дома… Какая разница? Либо сражаться, либо умереть.

– Либо и то, и другое, – устало сказал Сэм. Она села рядом с ним на камень, положив короткоствольное ружье поперек стройных ног.

– Расскажи мне про счастливые времена, – внезапно попросила она.

– О чем-нибудь конкретном? – сказал он. – Я ведь прожил триста пятьдесят лет, так что есть из чего выбирать.

– Расскажи мне про Амазигу.

Он поглядел на нее с нежностью. Она была влюблена в него и не скрывала этого все два года, которые провела с инсургентами. Однако Сэм держал ее на расстоянии. За всю его долгую жизнь только одна женщина нашла доступ к его душе, а она была мертва, убита исчадием в первые дни войны.

– Ты замечательная женщина, Шэмми. И я жалею, что не воздал тебе должного.

– Чепуха, – сказала она с широкой улыбкой. – А теперь расскажи мне про Амазигу.

– Почему?

– Потому что это тебя всегда подбодряет. А тебе ободриться не помешает. Он покачал головой.

– Мне всегда казалось особенно печальным, что в жизни всякого человека наступает момент непоправимости. Когда Наполеон увидел разгром своей армии при Ватерлоо, он понял, что уже никогда в жизни ему не начать победной военной кампании. Все было позади. И мне всегда казалось, что смириться с этим очень тяжко. Теперь я знаю, каково это. Мы сражались с великим злом и не смогли победить его. А завтра мы умрем. Сейчас не время для счастливых воспоминаний, Шэмми.

– Ты не прав, – сказала она. – В эту минуту я еще вижу небо, ощущаю горный ветер, вдыхаю запах сосен. Я жива! И наслаждаюсь этим. Завтра будет другой день, Сэм. Мы сразимся с ними. Кто знает? Может быть, мы победим. Может быть, Бог разверзнет небо и обрушит громы на наших врагов.

Он засмеялся:

– Скорее всего он промахнется и попадет громами в нас.

– Не иронизируй, Сэм, – попеняла она. – Не нам судить о замыслах Бога.

– Меня ставит в тупик, как, увидев все, что ты видела, ты еще способна сохранять веру в Него.

– А меня ставит в тупик, что ты не способен, – ответила она. Солнце склонялось к горизонту, обливая горы золотом и багрянцем.

Внизу в долине исчадия зажигали лагерные костры, и эхо откликалось на хриплое пение.

– Джерет осмотрел ущелье, – сказала Шэмшед. – Обрыв тянется примерно на четыре мили. Он считает, что некоторые из нас могли бы спуститься.

– Внизу пустыня. Мы не выживем, – сказал Сэм.

– Согласна. Но у нас все-таки есть выбор.

– Ну, хотя бы Пожиратели исчезли, – сказал он, вновь глядя на лагерь исчадий.

– Да, странно, – согласилась она. – Они все ушли вчера. Но вот куда?

– Какая разница, лишь бы здесь их не было, – ответил он с чувством. – Сколько у тебя патронов?

– Около тридцати. И еще двадцать пистолетных.

– Думаю, этого хватит, – сказал Сэм.

– Должно хватить, – согласилась она.

* * *

Амазига смотрела, как Гарет снимает с седла две свернутые кольцами веревки: Обрыв был практически вертикальным и высотой около шестисот футов, но состоял из трех уступов. Первый тянулся над ними примерно в восьмидесяти футах. В лунном свете его край переливался серебром.

– Что ты думаешь? – спросила Амазига.

– Проще простого, мама. – Гарет улыбнулся. – Опор, чтобы хвататься и ставить ноги, вполне достаточно. Единственная трудность – навес над верхним уступом, но не сомневаюсь, что смогу подняться и на него. Я в одиночку одолевал подъемы куда труднее этого. – Он обернулся к Шэнноу: – Когда я взберусь на первый уступ, я сброшу вам веревку, мистер Шэнноу Подъем будет поэтапным. Как вы переносите высоту, мистер Шэнноу?

– Боязнью высоты я не страдаю, – ответил Иерусалимец.

Гарет набросил свернутую веревку через шею и плечо, потом подошел к обрыву. Да, подъем оказался относительно нетрудным, но почти под самым уступом скала была отполирована стекающей с него водой. Он подумал перебраться правее, но тут же заметил узкую вертикальную щель в шести футах левее. Осторожно добравшись до нее, Гарет засунул правую руку внутрь, сжал ее в кулак и подтянулся вверх на пару футов. Слева оказался удобный выступ, и он поднялся выше. Разжав кулак, он закинул руку на уступ, подтянулся и сел, спустив ноги, глядя на маленькие фигурки внизу. Потом помахал им.

Скалолазание всегда было его увлечением. Впервые он его освоил в Европе, в Триффинских горах Уэльса. Его всему обучила Лайза: показала, как опираться на выступы, как якорно сжимать кулак в щели. Его поражало, с какой легкостью она взбиралась по отвесным скалам, казавшимся гладкими, как отполированный мрамор. Он вспоминал о ней с большой нежностью и порой недоумевал, почему променял ее на Еву.

«Лайза думала о браке, Ева думала о наслаждении». Нелепая мысль! «Неужели ты так пуст?» – спросил он себя. Лайза была бы прекрасной женой, сильной, верной подругой. Но ее любовь к нему была чрезмерной и, хуже того, собственнической. А он видел, к чему приводит подобная любовь, так как знал свою мать и всю жизнь страдал от ее целеустремленной решимости. «Такой любви я не хочу, – подумал он. – Ни за что!»