Синтез

Я не представляю себе мира без любви и дружбы, без неприязни и враждебности. Такой мир был бы попросту нечеловеческим. Я бы очень-очень хотел, чтобы ты был внимательным и не обижал никого незаслуженно. И вообще лучше не делай другому того, что тебе самому неприятно. Может, это и не бог весть какая мудрость, но сама мысль, что ты где-то там, в далеком будущем причиняешь зло другому человеку, для меня очень мучительна. Ты, наверно, понимаешь это, правда?

И еще одно. Я убежден: кое-что из наших, а точнее моих времен, осталось. Это не обязательно должны, быть материальные ценности — здания, оборудование, предметы домашнего обихода и т.п. Я думаю о культуре, об исторических работах. Ты знаешь, мне кажется, было бы интересно проверить, что сохранилось, что выдержало испытание временем. По-прежнему ли люди помнят Шекспира? Читает ли кто-нибудь Слонимского, Тувима, Галчиньского? Каковы новые спектакли, фильмы? Чем они отличаются не с точки зрения техники, которая наверняка будет усовершенствована, а по содержанию? В чем сейчас человечество видит наибольшие ценности?

Попробуй расспросить, поискать ответ, а я в следующем письме, может быть, загадаю тебе очередные загадки. Ведь правда же, всегда лучше, передвигаясь по незнакомой местности, иметь перед собой цель?

До следующего письма

Отец

*

Он посинел от злости. Какое-то мгновение дико озирался по сторонам, потом ослабел, опустил веки и, казалось, заснул. Но он не спал. Из-под ресниц присматривался к врачам в странных халатах и судьям, которые минуту назад сообщили ему приговор.

«Надзор со стороны компьютеров! — думал он. — Эти кретины считают, что я позволю контролировать себя последующие восемьдесят лет, — и как раз теперь, когда меня вылечили даже от ревматизма! Ну нет! Пока что разберемся в ситуации».

— Вынесенный приговор я считаю несправедливым, — сказал он. — Вами не приняты во внимание все аспекты дела. Уже сам факт, что процесс велся без моего участия и даже без моего адвоката, свидетельствует о том, что это была процедура, далекая от демократии. Однако я человек старый и не намерен ссориться из-за какого-то там надзора, поскольку вы предложили мне великодушно вторую жизнь. Смогу ли я получить информацию о состоянии моего имущества, о ситуации с моим народом и вообще о событиях на протяжении тех восьмидесяти лет, когда я почивал в... холодильнике?

— Конечно. Впрочем, вы поедете в свою страну на перевоспитание.

«Ваше превосходительство», — хотел добавить Муанта, но сдержал взрыв ярости. Ему предстояло разыграть слишком важную партию, чтобы позволить себе импульсивные выходки. Он должен был кое-что проверить.

«Если Микеланджело и Гонсалес, — сказал он про себя, — все испортили, если перед смертью они выдали тайну подводного грота, то мои шансы минимальны. А если нет, то, кто знает, что может произойти. Не исключено, что эти глупцы еще придут просить о помиловании». Он окинул своих избавителей неприязненным взглядом.

— Перевоспитание, — сказал он, подняв брови, — вероятно, означает гигантские дозы лекарств, которые вы намерены мне назначить и после которых я буду думать иначе, чем прежде, и хотеть не того, что обычно?

— Такие лекарства запрещены всеми кодексами. Согласно закону от 1995 года, нельзя вмешиваться в чужую волю с помощью химических средств.

«И очень хорошо, — подумал Муанта. — Законы создаются, чтобы их ломать. Я это люблю. Но без пыток и химикатов вы меня в моих воззрениях не разубедите».