Синьор Дриндрин

С доктором они вступали в бурные стычки прежде всего по историческим вопросам. Доктор настаивал: Тиберий не был эротоманом и сумасшедшим, персонажем из пасквилей Тацита и Светония, а одним из великих цезарей. Великий цезарь? Разве мог какой-нибудь властелин вообще быть великим в эпоху до нового мирового порядка? Это противоречило всему, во что верили Владимир Ильич и его наставники. Доктор взял его с собой на прогулку к вилле Повис, откуда Тиберий одиннадцать лет управлял Римской империей. Показал образцы римской кладки стен.

— Выглядит, как пчелиные соты.

— Рабский труд!

— Смотрите, как ровно римляне формовали кирпичи.

— Кровососы!

Еще одна стычка случилась по поводу музыки. Доктор обожал музыку, а его пациент раз и навсегда решил отсечь ее от своей жизни. Как он наслаждался Бетховеном! Погружался в мечты, забывал обо всем на свете. Но мог ли он это себе позволить? Музыка заставляла забыть о классовой борьбе, о революции.

После пяти-шести сеансов, которые, кроме воздействия музыкой, состояли из возложения руки на лоб и успокоительных бесед, наступило явное улучшение. Пациент больше не впадал в кликушество, болезненные видения будущего рая, в котором молочницы управляли бы страной, сидя на золотых стульчаках, начали уступать место рассуждениям, более близким к действительности. Доктор поставил себе целью научить пациента любить людей, а не Человечество и, казалось, добился некоторого успеха.

Втайне от Владимира Ильича доктор беседовал с ней о болезни мужа, интересуясь его родословной. И узнал, что род этот страдал особой формой склероза. У других членов семьи он сидел в конечностях, многие из них умерли в юном возрасте. «Если брат потерял ногу, то этот рискует потерять голову, обронил доктор. — У синьора Ульянова мало шансов на долгую жизнь, но при полном политическом воздержании он мог бы ее продлить по крайней мере на несколько лет».

О мрачном предсказании она мужу не сообщила. Не узнал он и о том. как доктор назвал его болезнь в разговоре со шведским консулом. Ей рассказал об этом местный аптекарь, которому проболтался консул. Диагноз доктора звучал так: marxismus hystericus — обусловленная политикой нервная болезнь, которая при неблагоприятных политических обстоятельствах и при общении со слишком большим количеством единомышленников грозит развиться в чистое безумие. При склонности к склерозу все это могло кончиться катастрофой.

Под умелым воздействием доктора Владимир Ильич, однако, начал терять интерес к политике. Вместо этого он учился удить рыбу. Ему никак не удавалось усвоить нехитрую технику, и он стал приманивать рыбу, когда та клевала, похожим на звон дверного колокольчика звуком дрин-дрин. Рыба срывалась, а он хохотал до крика. Дриндрин! Если сентиментальный Горький плакал из-за каждого пустяка, то Володя полюбился жителям острова за свой вечно веселый нрав, и они прозвали его синьор Дриндрин.

Как хорошо, что его удалось оторвать от политики! Бред, конечно, все еще мог начаться, но в сравнении с тем, что было раньше, это уже пустяки. Жаль, нельзя рассказать мужу, какой диагноз поставил доктор. Сама она находила его остроумным, но муж мог разозлиться и нарваться на рецидив.

Она окинула взглядом бухту. Точка на горизонте, за которой она давно наблюдала, укрупнилась. Корабль был так близко, что читалось даже название: «Леди Виктория». Сегодня же первое мая, и доктор Мунте возвращался домой на Капри после зимней практики в Риме! Чудодейственные руки сулили надежду. Она вновь принялась за вязание. Еще только рукав, и свитер для любимицы доктора — обезьяны Билли — будет готов.

— Синьора, господин адвокат вернулся к обеду, — нарушила тишину служанка Джованна.

Надежда Константиновна отложила вязание и поднялась, чтобы поцеловать мужа, знаменитого каприйского адвоката.