Синопсис

А иногда прибывали совершенно фантастические посылки с <помощью>: например, финики, нейлоновые подтяжки для носков и - целая гора переносных телевизоров.

Однако распределение организовать так и не смогли, потому что еще не было выбранного демократическим путем начальства, а только временно уполномоченные, а вместе с тем предвыборная кампания уже началась, и в результате финики так и сгнили, и их пришлось выбросить - но почему-то вместе с небольшим количеством телевизоров. Впрочем, смотреть ТВ в камерах по-прежнему было нельзя, так как кабель еще никуда не провели, только в кабинет начальника тюрьмы, а он был совсем маленький. Там теснилось до ста человек, и все они пялились друг другу в затылок, потому что телевизор был почти не виден. И пока его оттуда не унесли, в комнате то и дело вспыхивали массовые потасовки.

Наконец после всех этих жутких пертурбаций появился и директор тюрьмы, и старосты, и представители профсоюза из числа заключенных, но к этому времени все уже успели возненавидеть друг друга. Директором стал бывший арестант с третьего этажа, и по этому поводу часть зэков с первого и третьего этажа начали голодовку, но через два дня образумились и прекратили. Заключенные со второго этажа вообще не бастовали - кто их там разберет почему.

Первым же распоряжением новоиспеченного директора стало изъятие у заключенных по половине третьего и четвертого этажей, вследствие чего в камеры, рассчитанные на троих, нужно было впихнуть по меньшей мере десятерых. А между тем и в прежние-то времена в них помещалось от силы семеро...

На отобранных этажах обосновалась новая дирекция. Пробили стены, изготовили мебель, а пока этого не сделали, все прочие работы прекратили. В целях восстановления оптимизма заключенных по утрам, с шести до восьми, сам директор или кто-нибудь из его прихлебателей вдохновенно вещал во дворе тюрьмы, и рано или поздно - ну конечно же, в интересах самих заключенных дирекция снова была вынуждена отдавать ежедневный приказ стоять по стойке <смирно>. Потом в ежедневный приказ попало и обязательное прославление свободы. Большинству арестантов это не причинило никаких хлопот: они были опытными зэками и привычно кричали <ура> и прямо-таки заходились от восторга, согласно инструкции. Об этих вдохновляющих проявлениях чувств сняли фильм, и тогда брали интервью даже у тех, кого раньше называли <шестерками>. Зэки складно, честь по чести нахваливали новые времена. А так как репортеры их расспрашивали, то опытные зэки не упускали возможности заодно похвалить директора, поскольку он переехал в комнату поменьше, чем была у его предшественника. А вот уж о чем никто не спрашивал, так это о том, почему он отобрал у них полтора этажа. Кроме всего прочего, они прославляли и тот новый порядок, согласно которому каждый арестант получал по квадратному метру земли и мог там выращивать все, что захочет. Правда, отмеривание участков продлилось до зимы. А после того как их все-таки отмерили, ни семян, ни остального не дали, но зато теперь у них была своя земля, а это вам не хухры-мухры, не кот начихал! И только циники бухтели, что квадратного метра не хватит и на могилу.

Но нашлись и такие, кто сумел поместить на этой площади свинарник, а с поросятами, как всегда, помогла заграница. И потом, конечно - тоже, как всегда, - не с кого было спросить, почему поросята передохли с голода: о пойле, о кормах для них никто не подумал.

А еще происходили и впрямь забавные вещи. Так, на пост зама директора - а это был, да будет вам известно, совершенно новый пост - претендовали три кандидата. Голосовать пришлось дважды, и наконец после легитимного голосования получилось два зама, потому что голоса разделились поровну, а еще одни выборы уже просто нельзя было бы назначить. Оба были из зэков, только один - с первого этажа, а другой - с четвертого. Один получил пожизненный срок за ограбление с убийством, другой - десять лет по политическим мотивам. Чтобы доказать друг другу свои лучшие намерения, они пробили стену между выделенными для них комнатами, а ножки своих письменных столов скрепили наручниками и ключ от них в присутствии прессы торжественно спустили в сортир. И это было добрым делом хотя бы потому, что к этому событию его как раз и починили.

Самой большой новостью стало объявление о сдаче в аренду тюремной лавки.

Старый лавочник был человеком свободным, и именно он в прежние времена приносил новости с воли, причем новости эти были всегда такими, что заключенные могли успокоиться, потому что там, снаружи, жилось ненамного лучше, куда там! Правду ли он говорил, или это работа у него была такая - во всяком случае, зэки его очень любили. Сейчас же, когда лавка могла достаться кому угодно, заключенные, которые в последнее время ни в чем не могли прийти к консенсусу, были едины в том, что аренду должен получить старый лавочник.

И дал же бог, он победил!

И как все сразу изменилось, хотя старый лавочник получил в аренду свою же лавку!

Он где-то доставал для продажи совершенно фантастические штучки из свободного мира, и их теперь запросто можно было купить на арестантскую получку. Там, внутри тюрьмы, вошли в обращение особые <деньги> - звенья от разных цепей. Или от наручников, или от цепочки на шее (лучше, если золотой или серебряной). Так и сложился свой <курс>, когда одно звено тянуло на восемь с половиной баксов и за него можно было получить что душе угодно: газету или презерватив, видео или жвачку, сигареты, сонник, порножурнал, наркотики, гороскоп, оружие.

Да, старый новый лавочник продавал не что-нибудь, а самое настоящее оружие. Не только там кастеты или газовые баллончики, у него были и самые разные автоматы, и ручные гранаты, и даже минометы - хоть и в разобранном виде, но их без труда можно было собрать по инструкции. И пропасть всяких пистолетов, парабеллумов, карабинов с обрезанным стволом, не говоря уж о радиоактивных материалах, расфасованных в маленькие баночки.

Самым большим спросом пользовались, однако, изящные револьверы с рукояткой из слоновой кости, эдакое простенькое оружие женской самообороны. В них входило по шесть патронов, пули были настоящие, и во дворе палили без разбора, а потом можно было пойти к лавочнику за новыми пулями. Но эти он уже продавал дороже... Откуда у кого на это были деньги, оставалось загадкой. Кто-то вытаскивал семейное наследство из прямой кишки, где оно до того хранилось лет по двадцать, а кто-то - из ушей.

Была, к примеру, такая дамочка в женском отделении, которая его просто родила. А кто-то удалил себе барабанные перепонки еще до отсидки и держал там бриллианты. Оглох, правда, но игра стоила свеч!

А новые сокровища тащили друг у друга кто как мог. Директор даже организовал особую жандармерию по охране ценностей и имущества - наверное, это лавочник регулярно отстегивал им немалый процент от прибыли. В результате гораздо больший размах, чем прежде, приняло всяческое насилие; больше стало грабежей и убийств. Зэков успокаивали - дескать, в свободном мире дела обстоят точно так же. Жертвы зарывали в землю, а так как тюремное кладбище уже заполнилось, то - на кладбище снаружи. И это был совершенно законный способ попасть в свободный мир.

Другим способом был побег. Пробивали взрывом туннель - благо уже было чем взрывать, - да так, чтобы можно было попасть за прозрачную стену. Кого-то могли сцапать, а кое-кто и выбирался. Тех, кого хватали, сажали в деревянную будку во дворе тюрьмы. Там его держали на цепи, чтобы он не мог участвовать в распределении тюремных благ.

Были и такие, кто на каждую прогулку брал с собой заряженный миномет и только дожидался благоприятного момента, чтобы, перестреляв всех к свиньям собачьим, удрать на волю. Правда, такой случай все никак не представлялся. Оружие никто никогда не изымал, и поэтому все думали, что лавочник договорился с дирекцией, а та - с поставщиками из внешнего мира.

Появилась новая тюремная стенгазета, и некоторых зэков объявили журналистами. Одновременно с этим начался конкурс на звание Самого Надежного Зэка, победителям могли сократить рабочее время и обещали на треть скостить срок. Последнее, правда, вовсе не означало, что их отпускали на волю, но зато они получали диплом и начиная с этого момента могли с гордостью его показывать. Те, кто становился СНЗковцами, имели право раз в месяц принимать участие в утренних оперативках у директора и даже могли там выступать.

Развернулась борьба между кандидатами на звание СНЗ, потому что никак не могли решить вопрос о критериях. Наконец, после множества стычек и конфликтов, восторжествовал видовой принцип: и действительно, иначе никак нельзя было бы определить, кто же его достоин.

Словом, членами отряда СНЗ стали лысые и зеленоглазые. После того как все так благополучно разрешилось, в камерах воцарился относительный мир, хоть и стены в них разобрали, а новые еще не совсем достроили.

Дирекция объявила, что быть заключенным - это заслуга, и об этом же заявляли представители свободного мира, все реже осмеливавшиеся появляться в тюрьме. И вообще от посещений в тюрьме как-то отвыкли, в особенности после того, как трех журналисток изнасиловали, а четырех режиссеров и оператора сожрали живьем.

Как только поубавился интерес внешнего мира, так в тюрьме стали возрождаться старые суеверия и заморочки.

Снаружи приходили уже по большей части только стареющие охотницы до сексуальных переживаний. И лавочнику, понятное дело, нужно было продавать презервативы, потому что дамочки боялись СПИДа.

В обмен на новые впечатления они пописывали правдивые отчеты в своей свободной прессе, да и зэки старались просветить их рассказами о своем истинном положении. А еще журналистки говорили, что нужно разоблачать грехи тюремного начальства, чтобы встряхнуть свободный мир и заставить его содрогнуться. Но это-то как раз волновало зэков меньше всего. Гораздо интереснее было послушать рассказы этих милых дам о том, почему же все-таки отправили на пенсию старого начальника тюрьмы.

Говорили, что он слишком уж хорошо управлял тюрьмой, в этом-то и была его вина, и этого не смогли пережить в свободном демократическом мире.

Но почему же все-таки, почему?

Наиболее сознательные и думающие зэки сами тоже пробовали кое о чем поразмышлять.

Так, например, они заметили, что тюрьма невыгодна с экономической точки зрения - она ничего не производит, не в состоянии организовать самообеспечение и, значит, сидит на шее у свободного мира. И никогда тюрьма не сможет достичь конвертирования: все-таки ее валюта - цепи...

Да, рассуждали эти умники, тюрьма - это сущий экономический абсурд, но есть же тогда какая-то причина...

Может быть - приходили они к выводу, - дело в том, что на свете много таких тюрем и дороже обошлось бы привести их в порядок, чем просто оставить все как есть. А если обитателей тюрем выпустили бы на волю, то они заполнили бы весь свободный мир, и тогда там надо было бы запихнуть их в тюрьмы, и снова началась бы тюремная жизнь, только уже у них. Дешевле и проще оставить тюрьмы там, где они и есть.

Но, возможно, было бы еще дешевле, если бы все тюрьмы вместе с заключенными взять да и разбомбить? Конечно, это было бы дешевле, да только, приводили свои аргументы милые стареющие журналистки, свободный мир так поступить не сможет. А что он сможет, так это снабдить закоренелых преступников всеми земными благами. Например, оружием. В свободном мире надеются, что заключенные однажды вдруг восстанут, вырвутся на волю и нападут на свободный мир, размахивая атомной бомбой и ручными гранатами, и тогда наконец появится casus belli.

И не беда, если бандюги во внутритюремных разборках перебьют друг друга. В плохих тюрьмах уже давно освобожденные зэки так и делают.

До сих пор, говорили некоторые, жить в тюрьме было состоянием, а сейчас, видите ли, это уже стало моральным поступком.

Много чего говорили.

Очень строго следили за свободой слова - во всяком случае, свободный мир нервно реагировал на цензуру в тюремной стенгазете. Директор был вынужден снова и снова вывешивать запрещенные им статьи, где критиковали его деятельность. Свободный мир, несмотря на это, не переставал заверять директора в своей поддержке. Среди заключенных росла тревога и даже истерия. Многие говорили им, что их рабство лучше, чем свобода снаружи. Потом им сказали, что они все-таки были в тюрьме не свободными, а заключенными и свобода настала только сейчас.

Но выпустить их не хотели.

Скептически настроенное меньшинство подсчитало, что те, кто снаружи, они ведь тоже родились, чтобы прожить в этой стране и в эту эпоху всего-то каких-нибудь шестьдесят-семьдесят лет!

Большинство же почистили ружейные стволы, смазали затворы и, стараясь сдерживать растущую злобу, затаились, чтобы, когда придет время, вырваться на волю и начать палить по всем без разбора, особенно, конечно, по свободным, чтобы они могли потом сказать, перед тем как их разбомбят: ну вот, видите, что мы вам говорили!