Синий тарантул

—    Вот, пожалуйста, — протянул он голубой конверт. — Читайте.

Адрес был написан твёрдым почерком, печатными буквами: «Ясногорск. Пушкинская, 100. Тов. Пургину». На штампе отправления значилось: «Ясногорск. 16 июля». На штампе поступления — «Ясногорск. 17 июля».

Внутри находился второй конверт из плотной чёрной бумаги, в какую обычно пакуют фотоплёнку. Ганин с неожиданной живостью бросил оба конверта на стол:

—    Отпечатки! — чуть не закричал он. — Сотрём отпечатки пальцев! — и, достав металлический пинцет, майор извлёк им лист плотной бумаги, на котором стояло всего семь слов:

«Вам осталось жить три дня.

16 июля»

Письмо было написано теми же крупными печатными буквами, синими чернилами.

—    Н-да! — только и мог выговорить Ганин.

—    И, заметьте, что написано на бумаге Главурана!

—    Скажу прямо, Аркадий Аркадьевич, — после не­которого молчания произнёс Ганин, — не могу сейчас разобраться. Одно идёт на другое. Перешлём письмо Язину.

По лицу офицера Пургин видел, что положение серьёзное.

Вызвав по телефону Скопина, майор положил письмо в коробку с пробковым дном.

—    Езжай! Охранять тебя будет Синцов!

—    Охранять? — удивился капитан, поймав себя на том, что голос его неестественно громок.

—    Всё это очень неприятно, — продолжал разговор Ганин. — Да, садитесь, прошу, — спохватился он, только сейчас заметив, что начальник главка стоит перед ним. — Видно, начинается каша. Скажу прямо, необходимо спо­койствие, — майор чувствовал, что ему самому недостаёт его. — Посмотрим, не придёт ли завтра вторая угроза. Если они пришлют письмо и завтра, приставим к вам че­ловека, или же придётся денька три-четыре побыть «в ко­мандировке». Впрочем, вернется Скопин, будет яснее.

Задумавшись на минуту, Ганин вдруг поднял голову.

—    А что, если враг просто хочет выжить вас из вашего кабинета? И как раз на послезавтра? Чтобы провести там какую-то операцию. Конкретно: он хочет, чтобы вас не было в кабинете 19 июля.

Помолчав, Ганин попросил:

—  А теперь, расскажите, пожалуйста, как вы получили письмо.

Пургин положил ногу на ногу, сложил руки на колене и начал:

—    Как обычно. Секретарь принес пачку служебных писем, и среди них это — голубое, с рублёвой маркой. Странно, почему местное письмо отправлено авиаконвертом? Я  вскрыл его — и сразу к вам.

Майор терялся в догадках: «Зачем врагу убивать Пургина? Он шпионов не ищет. Скорее он мог бы убить Скопина, меня, и прежде всего — Язина, если знал бы о его существовании. Нет. Здесь что-то не то».

Забыв о присутствии начальника главка, майор весь ушёл в анализ причин, побудивших врага послать это анонимное письмо. Его разум, привыкший к строгой логике, строил одно умозаключение за другим, и Ганин всё более убеждался, что отправка письма Пургину нелогична, даже несуразна.

И здесь у майора мелькнуло страшное предположение: «А не враг ли Пургин? Он хозяин Главурана. Никто, кроме него, не может открыть стальную дверь в бронированный кабинет. Это письмо он послал себе сам, чтобы отвести от себя даже тень подозрения».

Большим усилием воли отогнав позорную мысль-клевету, Ганин также невольно заметил, что, несмотря на угрозу смерти, Пургин уже совершенно спокоен, даже чуть весел. И безостановочно работающий мозг продолжал безжалостный анализ: «Смотри на указательный палец левой руки! Нет ли там мозоли?» Весь окружающий мир сузился для Ганина до размеров небольшого кружка, в центре которого были руки Пургина.

Но кисть правой руки начальника упорно прикрывала пальцы левой. Ясно, что он сознательно прячет их. Ганин механически повторял:

—    Так, так... Значит, письмо принёс секретарь… — и одновременно выжидал момент, когда откроется левая рука. — Интересно, что скажет Язин... — левая рука всё не открывалась.

«Мозоль на левом указательном пальце»,— вспоминал он слова полковника Язина на совещании, уже не пытаясь снять с Пургина дикое подозрение.

В это время начальник Главурана нечаянно снял правую руку, и обомлевший Ганин увидел, что на указательном пальце левой руки Пургина надет белый резиновый напалечник.

24. Порванная нить

17 июля у Нежина был трудный день. Он только что вернулся от Пургина растерянным и смущённым. Накануне он до поздней ночи знакомился с фрагментами диссертации Будина, удивляясь, как человек, не знающий простейших вещей по статистике, берётся писать доктор­скую диссертацию. Присев на кровать и всё ещё стыдясь, что не смог признаться Пургину в деньгах, полученных от кандидата наук, Нежин стал подсчитывать, сколько кон­сультационного гонорара взял он за время знакомства с Будиным.

«10 июня, — писал Нежин на обрывке бумаги, — 2 000 рублей. 17 июня — 1 000  рублей. 26 июня — 2 000 рублей. 4 июля — за правку диссертации — 3 000 рублей».