Синий шар надежды

Лифт, лязгнув створками, как вставной челюстью, отворился, и Эдвард Бухлаев вошел в его обшитое фанерой нутро. Створки смачно схлопнулись. Утробно подвывая, кабина пошла вниз. Он привычно читал объявления для увлеченно перестраивающих жилплощадь новоселов и просто для соседей: «Повешу люстру, карниз, электрика, сантехника», «Верните коврик от 1001 квартиры! Это уголовное преступление!», «Тов.жильцы, не сбрасывайте на окна использованные презервативы», «Утерянные ключи находятся в консъержке». Он как раз дошел до любимого: «Есть халтура, какой-то работа. Зделаем. Опытные халтурчики. Званити», – когда лифт резко встал. На табло – цифра «17».

«Гы-ы-ы», – насмешливо осклабился лифт, запуская внутрь ее. Пожалуй, это была единственная соседка по тридцатидвухэтажному подъезду, которую Эдичка узнавал. Блондинка в ярко красной шубке из синтетзверя.

– Здравствуйте, – она улыбалась.

Она всегда улыбается. Вот подошла к скульптурной группе «Новоселы ожидают лифта» и улыбается. Каждому кажется, что только ему, что майская синева ее глаз выплескивается лишь на него одного. И гипс застывших масок трескается, выпускает наружу живые лица. Дед, обнимавший скатку ковра, распрямил спину и стал моложавым профессором. Хмурый мужик с унитазом на плече превратился в Давида, легко несущего свою пращу. Парочка сдутых, отвернутых друг от друга супругов с кучей коробок под ногами, потеплев глазами, обменялась лишь им понятными смыслами: «Почайпим?» – «С конфектами!». Их замыленное единение вспыхнуло свежей искрой.

И сейчас, купнувшись в этой улыбке, Эдичка моментально обрёл в себе интересного, отстранённого от суеты писателя. Трехдневная щетина на бледных, забывших солнце, щеках выгодно оттеняла некую загадочность в облике. Но тут же стало неловко за дурацкие клетчатые шлепки, за голые коленки ниже мятых, абсолютно не уместных в конце декабря пляжных шорт, за растянутую майку с идиотским лозунгом: «First myself» во все пузо.

– Драсьте, – коротко буркнул и уперся взглядом в криво наклеенные на фанеру листочки, механически пробегая глазами одну и ту же строчку: «Опытные халтурчики. Званити».

Лифт, наконец, плюхнулся на первый этаж, Бухлаев выскочил из него, шагнул из подъезда одной ногой, а второй сразу же в соседнюю дверь универсамчика. Не заморачиваясь с корзиной, быстро выхватил с полки пачку чайных пакетиков и какое-то печенье, пошел к кассе. Там на специальных стеллажиках, чтобы брали, пока ждут очереди, лежали скидочные продукты и рядом елочные причиндалы: гирлянды, наборы стеклянных шаров и шишек, мишура и нити серебристого дождя. «Точно, – остановила Эдварда мысль, – нужна же какая-то игрушка. Вставить ее в сюжет. Условие конкурса на кривой кобыле не объедешь. Шишку что ли? Или вот эту пушистую мишуру. Намотать ее на шею кому-нибудь, как боа или шарф. Ладно, подумаю». Выпросив у кассирши красный данхилл и расплатившись, поднялся к себе – творить.

_______________________________

Женская колония, расположенная на окраине провинциального города Коряжска, готовилась к Новому году. Вчера водила Невжилов привез на своем фургоне высокую ель, ее установили в актовом зале клуба. И теперь она очнулась, согрелась и смолистый дух потек, заполняя собой все пространство, и зал, и коридор. И стоило лишь открыть дверь и шагнуть с улицы, он окутывал с ног до головы, заполнял нос, легкие, пьянил голову ожиданием скорого праздника. Солнце гоняет лучи по высоким сугробам в углах вычищенного плаца, бросает позолоченные блики на окна жилого корпуса, пытается заглянуть сквозь замызганные стекла. Осужденные из восьмого отряда, два десятка зеленых бесформенных фигур, увенчанных серыми платками, тащат в клуб коробки с елочными игрушками, их ради выходного дня послали наряжать елку. В строю не хватает последней пары, двух новеньких зэчек, Пырьевой, севшей за непреднамеренное убийство, и Ледневой, получившей срок за наркоту. Это бесит надзирательницу, здоровую мужеподобную бабищу с погонялом Голенище. Она топает позади и от злости подергивает пробивающиеся под носом усики, выщипывая ногтями черные волоски. Сама же отпустила девок на постирушку. А теперь мается, кто их знает, чем они там сейчас заняты.