Синий конверт

— Конечно же! Но только под вашим руководством. А без вас я ее совсем не представляю… — И Зубатов продолжил свою гениальную мысль: — Наверху вы будете лишены всякого контроля. Если у нас, в Департаменте полиции, при, казалось бы, четкой документации и постоянных проверках сам черт ногу сломит в финансах, то что будет при конспиративной работе? А? Вы знаете, что обсуждают арестованные социалисты в камерах, когда остаются одни?

— Не знаю и знать не хочу! Потому что камера и я — несовместимые понятия, — пытался защититься Азеф. Но в голове у него уже вертелись всякие соблазнительные мысли о деньгах, пожертвованиях и отчетах.

— Они обвиняют друг друга в расхищении партийной кассы. А кто обвинит вас? Я?! Боже упаси! Кесарю — кесарево! Мне нужны будут отчеты лишь о моих деньгах. И точка. Евгений Филиппович, не вздумайте перечить! Мысль гениальная. Вы же согласились год назад заняться практическим террором, вспомните!

— Согласился. Но я подразумевал организацию динамитных лабораторий, обучение молодежи, ввоз химикалий и прочих практических штучек. А здесь — полный диктат!

— Справитесь. Вы же на порядок умнее Гершуни. Кстати, где он?

— В Петербурге. Организовывает первые шаги.

— Против кого?

— Он играет в конспирацию и молчит. Но судя по настроению Центрального комитета, речь пойдет о двух актах — против Победоносцева и Сипягина.

— Одновременно?

— Боже упаси! Вначале Победоносцева, а затем, на его похоронах, и Сипягина. И потом, Григорий спит и видит себя диктатором террора. Куда я его дену?

— Гершуни я беру на себя. — Зубатов потер руки и разлил водку по рюмкам. — По последней. Вижу, вы согласны. Ну же! Скажите «да»!

— Да, — ответил Азеф и совсем по-гусарски опрокинул рюмку в горло.

Голова у него внезапно стала абсолютно ясной. Перед его взором открылись такие перспективы, о которых он раньше и не мечтал. «Идея в самом деле гениальна, — подумал он, глядя на довольного Зубатова. — Но ведь этот человек не понимает гениальности своей же идеи! А я понял. Так что теперь это — моя идея!» И он ударил рюмкой об пол, так что брызги хрусталя чиркнули по скатерти.

Такой гусарский задор пришелся по душе полковнику, и он тоже хватанул фужером об пол. Война все спишет!

* * *

Первым делом они попытались напоить кота молоком, хотя правильнее было дать ему простой воды. На кухне сразу выделили место под кошачью мисочку и рядом на коврике положили Макса: стоять он не мог и все время заваливался набок. К морде придвинули блюдце с молоком и стали наблюдать.

Макс несколько минут отдыхал, потом с усилием приподнялся и начал лакать знакомое с детства финское молоко. Путиловский обрадовался, а Лейда Карловна просияла. Она давно мечтала завести кота, но боялась даже намекнуть об этом: кто знает, что подумает Павел Нестерович? И потом, мужчины такие ревнивые, кот стал бы ревновать к хозяину, а хозяин — к коту, и все закончилось бы драмой. Кто-нибудь наверняка ушел из дома.

Покончив с молоком, Макс сразу захотел по-маленькому. Тоскливо оглядев кухню, он понял, что здесь это сделать невозможно в силу невероятной чистоты и уюта. Поэтому он напрягся и выполз в коридор. Путиловский и Лейда Карловна тихонько последовали за ним. Удалившись на приличное по его разумению расстояние, Макс попытался вырыть в паркете ямку, конечно же ничего не вырыл, но инстинкт удовлетворил.

Ходить по-маленькому лежа было неудобно, но никто еще не придумал утку для кота. Пришлось сделать вид, что ничего особенного не происходит. Лейда Карловна тут же принесла тряпку и вытерла лужицу, за что Макс бросил в ее сторону короткий благодарственный взгляд. Лейда Карловна просияла во второй раз, и Путиловский понял, что в доме произошла социальная революция — неявно сменился хозяин.

Если бы он приполз без задних ног и позволил себе в коридоре то, что позволил Макс, лицо Лейды Карловны навряд ли озарилось бы радостью. «Что же, — философски подумал Путиловский, — сик транзит глориа мунди!» И отправился в кабинет. Лейда Карловна этого даже не заметила: как раз в это время она всячески помогала Максу ползком одолеть расстояние до кошачьей кроватки — фланелевой тряпочки, сложенной для пущей мягкости в четыре раза.

В кабинете Путиловского ожидал еще один не то чтобы приятный, но довольно-таки неожиданный сюрприз: в его любимом вольтеровском кресле спал и похрапывал человек, чье лицо показалось хозяину почти что незнакомым.

Присмотревшись повнимательнее, он понял, что сон искажает истинные пропорции человеческого лица и приближает его к усредненному мещанскому типу. Хотя, судя по одежде, спящий принадлежал к высшей интеллигентской прослойке столицы, а именно к университетской, о чем свидетельствовал юбилейный золотой значок.