Синий дым

Но когда с центрифуги сняли последнего претендента, потерявшего сознание, а Тэдди еще продолжал крутиться, и когда стрелка перегрузок подползла к двадцати «ж», бравому майору пришлось удивиться еще больше:

– Вот это заморыш!

Кличка прилипла настолько крепко, что Тэдди сам стал забывать свою фамилию. Он не обижался, когда в иллюминаторе третьей лунной базы, где он лежал, истерзанный и измятый после очередного звездного рейса, на зеленом диске Земли проступали два гигантских слова: «Браво, Заморыш!» Ему льстили огромные заголовки газет: «Тэдди Заморыш снова показал, на что способен американец!», «Тэдди Заморыш – наша национальная гордость!».

Он даже забыл поклониться, когда сам президент под объективами сотен телекамер торжественно обратился к нему: «Вы – настоящий герой, Эдвард Стоун!» Он просто не сразу понял, что речь идет о нем.

Но потом пришли иные времена, и прозвище приобрело обидный смысл. И теперь, когда какой-нибудь пухлощекий юнец с нашивками орет по микрофону на весь космодром: «Трави, Заморыш!», у Тэдди начинает подергиваться веко…

И только здесь, у Клауса, все по-старому.

Впрочем, не все. Столов стало меньше, из лопнувших жалюзи торчат полиэтиленовые нити, когда-то черные кудри дядюшки Клауса посерели. А рядом со стойкой появилось нечто новое: огромная звездная диорама в полстены, черная, с едва заметным фиолетовым оттенком пустыня пространства и робкие пунктиры знакомых созвездий…

Игрушечная Вселенная расплылась. Впереди снова горел желтый глаз пульсара НП-0532, и снова летел в неизвестность «Икар», и никто еще не подозревал о пресловутой «канаве времени». И все – из-за вынужденной посадки на КС-5225, рядом с которой, вспученная пульсаром, громоздилась эта самая непонятная «канава». А потом… Это было страшно, когда в восемнадцати отсеках царило разное время: в отсеке Цао прошло двести лет, пока у Тэдди часы отбили 28 минут 4 секунды.

Но самое страшное, пожалуй, было, когда в пилотский отсек вошла – или вползла? – Нэнни… Впрочем, разве это была Нэнни? Высохшее, седое – нет, скорей не седое, а зеленое – существо, которое спросило его, тягуче шамкая:

– Ты еще жив, Тэдди? Я пришла… проститься…

Кажется, он даже не заплакал тогда. Он отупело смотрел на биобраслет, впившийся в желтую пергаментную кожу умирающей: «Нэнни Стоун, 130 лет»… Счетчики работали безукоризненно.

А что было потом? Спасли наркотики, десятки, сотни голубоватых пилюль. Он смеялся, когда выполз из люка оплавленного «Икара» на причальную площадку Третьей лунной, смеялся перед телекамерами – бездумно смеялся, не узнавая огромный серп Земли над головой.

Три года лечили его тело. И еще три года – мозг, потому что пилот не мог вспомнить даже своего имени. А когда он вспомнил все, потребовалось еще время, чтобы все забыть или хотя бы заглушить воспоминания. Ему принесли бумагу с печатями, и он долго вертел ее в руках, не понимая связи слов:

«Учитывая заслуги перед нацией… проявленное истинно американское мужество… подвиг… фирма «СС» предлагает… в классе «Д» на льготных условиях… кавалеру трех орденов «Астра»… почетному члену… Эдварду Стоуну, астролетчику… работу…»

Класс «Д»… Это было хуже смерти. Из астролетчиков – сразу в «мусорщики». Чудом выбравшись из одной «канавы времени», Тэдди попал в другую, еще более глубокую.

Впрочем, не он один. Ведь со Свэном была такая же история. И со многими другими. Их выбросили, как отслужившее тряпье.

Но Свэн никогда не терял присутствия духа. Он был весельчак и задира наперекор всему. «Мы уже наполовину ангелы, Тэд, – любил он повторять. – Я не понимаю только одного: почему мы еще не совсем ангелы. Даже самоубийца не решился бы сесть в такую колымагу, как наши тральщики. По этому металлолому давно плачет свалка. Весь вопрос в том только, кто раньше – я или ты…»

Первым оказался Свэн…

– Ты чего, уснул?

– Что?

– Я говорю, еще виски?

Тэдди удивленно посмотрел на опустевшую рюмку и кивнул.

Клаус отошел к стойке. Тэдди рассеянно смотрел на его могучую белую спину, на сильную короткопалую руку, в которой золотой рыбой светилась бутылка.

– Слушай, Клаус, это правда, что ты тоже был звездолетчиком?

Звякнули фужеры. Красное одутловатое лицо Клауса было теперь рядом.

– Кто тебе сказал?

– Ребята…

– Свэн. Он один знал. Нет, мальчик, я не был звездолетчиком. Тогда еще не думали о звездах, хотя и называли нас громко – «астронавт».

Бармен отпил глоток из своей рюмки, тяжело оперся о стойку. Взгляд его скользил мимо Тэдди куда-то к шахматным клеткам столиков, в полутьму зала.

– Нет, мальчик, я не был звездолетчиком. По крайней мере, таким, как ты. Но человек, которого тогда еще не звали дядюшкой Клаусом, однажды впервые в мире вступил на зыбучий песок Марса…

– Постой, постой… Ведь Гарольд Митчэлл…

– Вот именно, мальчик, Гарри Митчэлл. «Техасская горилла в марсианских песках…»