Синие тюльпаны

Давыдов Юрий Владимирович Синие тюльпаны

Юрий Владимирович Давыдов

(1924-2002).

CИНИЕ ТЮЛЬПАНЫ

Повесть

1

Он любил полуподвальные рюмочные, в питерском просторечии - низок. Там пахло огородами и взморьем: лучком, укропчиком, килечкой. Добром поминал завсегдатай довоенное пиво "Красная Бавария", а граненую стопку называл "ударом". Посетитель залетный, пусть чем-то обозленный, взъерошенный, тотчас покорялся общему благорасположению. Милию же Алексеевичу эти плебейские рюмочные дарили минутное забвение опасности, незримой и всепроникающей.

Однако кто он такой, этот пожилой плешивый холостяк без особых примет, если не считать подозрительную недостачу двух пальцев на правой руке?

Избегая эмоций, протокольно укажем на его почти мистическую связь с товарищем Сталиным. Или - Лютым. Так подколодный Башуцкий честил нашего вождя и учителя. Смерть Лютого воскресила Башуцкого. Он дорого дал бы, чтобы на том поставить точку. Увы, бояре сместили Хрущева, связь возобновилась. Говорили, что вождь наш и учитель, кое в чем ошибаясь, в общем-то был прав и что с повальной реабилитацией врагов народа наломали дров. Милий же Алексеевич, чудак эдакий, предпочел бы удавиться, нежели вернуться туда, где "вечно пляшут и поют". К тому же ему очень не хотелось огорчать добрых соотечественников - тех, что видели в зеках ненасытных нахлебников, даром жрущих пайку за пайкой.

Смолоду застенчивый, был он теперь перепуганным интеллигентиком. До того перепуганным, что и в сортир-то мешкал сунуться, если вместо галантного "Туалет" или латинских литеров "WC", знака нашего интимного сближения с Западом, чернели глазницы двух нолей, заменяющих, как известно, гриф "секретно".

Рукавом и то опасался Милий Алексеевич задеть Государственную Тайну. Вот давеча в архиве: позвольте, мол, взглянуть, что там такое в документальном фонде правительственного Еврейского комитета? Отрезали, как в трибунале: "На секретном хранении!" Ему бы возроптать - помилуйте, комитет прошлого века, а на дворе-то вторая половина двадцатого; нет-с, ножкой пришаркнул, извините.

Вторым пунктиком были аллюзии, намеки.

После войны, года за два до ареста, приохотился Башуцкий к историческим сюжетам. Пописывал, публиковал. Знакомые историки охотно отдавали неофита литераторам; литераторы еще охотнее уступали неофита историкам. Башуцкому хотелось именоваться красиво - новеллист, эссеист. Да тут как назло подоспел скуловоротный аврал. В борьбе с тлетворной иностранщиной не щадили терминов, оскорбительных для нации. Ну, вроде "безе", что в переводе с французского - "поцелуй", а в кондитерском ассортименте - пирожное. Правда, когда Башуцкий выполз из лагерей, в свободном полете витало слово "реабилитация". Конечно, следовало бы говорить по-русски "восстановление чести и достоинства", но это уж звучало бы совсем дико и чуждо. Короче, ничего, кроме "очеркист", к тому ж, увы, схожего на слух с "чекист", Башуцкому не оставалось.

Милий Алексеевич и теперь, после лагеря, пробавлялся историческими сюжетами, и притом в самом благонамеренном духе. Дух сей требовал отсутствия аллюзий. Они, однако, выскакива-ли, как моськи из подворотни. Два случая в особенности подтверждали необходимость бдительности.

Однажды изобразил Башуцкий состояние человека в час жандармского обыска. Получилось недурно, да вышло дурно. Сосков, назначенный в редакторы из топтунов, грянул: "Это что?! Это о себе, что ли?!" - тут и блеснули нашему очеркисту браслеты-наручники.

В другой раз цитировал он журнал "Русская старина", а именно: огромная, уродливая Тайная Канцелярия высилась на Лубянке. Добро бы огромная, а то и уродливая! Редактор Кротов покосился на Башуцкого, как на провокатора Азефа, Башуцкий устыдился - ах, черт дери, чуть было человека под монастырь не подвел.

Опять и опять обнаружилась связь с т. Сталиным. Это ж он, Лютый, объявил исторические параллели рискованными; не для науки, конечно, а для тех, кто на параллели отваживается. Да и т. Мао шутил зловеще: обращение к историческим сюжетам как род антипартийной деятельности - это неплохо придумано.

И параллели и деятельность - калашный ряд, а Милию Алексеевичу лишь бы на аллюзиях не поскользнуться. Неистребимы! Раскроешь словарь живого великорусского языка, извольте радоваться: Лубянка - балаган, а лубяные глаза - бесстыжие. О великий, о могучий, неплохо придумано.

Пушкин медлил публикацией "Бориса Годунова", опасаясь дать "повод применениям, намекам, "allusions"... Вся штука в том, чтобы не давать повода. Но тогда - руки в гору: отринь задуманное. А задумал Башуцкий рассказать кое-что о высшей, то есть тайной полиции. Ее жрецов в темно-голубых мундирах один старый юрист называл Синими тюльпанами.

Взглянуть на историю с "полицейского ракурса" - мысль узкая, мысль плоская? Но если от слитного вздоха всех заключенных когда-нибудь падут тюремные твердыни, то и карманные фонарики, соединившись в прожектор, многое высветят. К тому же мысль эту, как случайно обнаружил Башуцкий, не отвергли и на "другом берегу".