Синие горы

Муж пришёл с работы, когда уже совсем стемнело. Неторопливо намывался возле бани, отфыркиваясь от воды, поджидал, когда супруга подаст полотенце и лёгкую свободную майку. Людмила поливала сверху из эмалированной кружки на багровую шею и бугристые плечи, поросшие рыжеватым курчавым волосом.

– Пары подымали?

– Не, в Кирилловой. А там корчёвнику! Больше с трактором валандались, – фыркая от попавшей на лицо воды, рассказывал он, а потом долго с удовольствием растирался стареньким махровым полотенцем, казавшимся до смешного малым в его огромных руках. Оглянувшись, не увидел рядом дочку, притянул к себе Людмилу и с удовольствием обнял.

– Ты чо это?

– Ничо, – насмешливо передразнил интонации жены. – Иди корми. Изголодался я, – со знакомыми с молодости нотками пропел вслед. Людмила поспешила на крылечко, стараясь, чтобы походка была лёгкой, будто ей снова двадцать, на крайний случай, всего тридцать лет.

Почаёвничали в тишине. Парни в армии – тихо стало теперь в избе, непривычно. Бывало, вечером то магнитофон крутят, то мотоциклами тарахтят до полуночи.

– С дочкой повеселее, да, Лёш? Дом-то как ожил после её приезда. Вот убежала на полчаса раньше – и затосковали. К осени опять улетит пташечка. Куда денешься – учиться надо, – погоревала Людмила за столом. – Но скоро ребята начнут возвращаться с армии, токо успевай встречины ладить. Варька-то отрезанный ломоть, поди, городского кого найдёт.

Поулыбались, с гордостью поглядывая на фотографии своих солдат, что, по деревенской традиции, красовались за стеклом буфета. Будто рядышком с батькой и мамой посиживают парни.

А Варюхин путь в клуб тем временем лежал через собственный огород. Так быстрее, чем улицей. Вплоть до изгороди отцом ещё с весны были простелены широкие доски на дорожки, чтоб ноги не мочить в росе.

Концерт в клубе, который раньше всегда радовал, сейчас показался Варе простеньким. Хотя, конечно, чужие гости всегда были интереснее своих доморощенных артистов. С другой стороны, ансамбль из соседнего села почти уж свой: раз в два-три месяца обязательно приедут, сделают концерт, а потом танцы в фойе. Кучкуются у крылечка парни: на крыльце те, кто уже отслужил в армии, на мотоциклах – помельче, ревниво на своих девчонок поглядывают. Больно уж ласково да весело те на музыкантов заглядываются. Варюхе эти переглядывания неинтересны: парни в городе посовременнее деревенских. Да и вообще жизнь в городе, словно фейерверк на праздник – яркая, искрящаяся, ни минуты спокойной нет. А в селе – как в стоялом болоте, никаких изменений. Хотя, если долго не бываешь – скучаешь.

Обычный деревенский клуб, простенькие плакаты на стенах, портреты участников войны, старенькие шторы и стулья разной степени инвалидности – всё было привычным, будто никуда и не уезжала. И немудрёные песни под две гитары были знакомыми, потому что уже не в первый раз тут звучали. Героями вечера, конечно, были эти парни из ансамбля, залихватски терзавшие электрогитары и ударную установку. Улыбнётся кто-то из них в зал, а у каждой из местных невест сердце замирает: ей улыбнулся!

После концерта, сняв свои ненужные в ночи сабо, Варя, отвязавшись от ухажёров, почти бегом по знакомым с детства тропинкам поспешила к бабушкиному дому. Найти его можно даже с завязанными глазами. Бежала туда Варя и маленькая из школы, и когда постарше стала. Любила свою бабулю так, как, пожалуй, все деревенские ребятишки любят – потому что по-иному просто нельзя. Родители чаще на работе, а бабушка – вот она. Да и повзрослев, не сразу расстаются со своими бабусями. И постряпушки там самые вкусные, и кровать – мягкая, и огурцы вкуснее, чем дома.

Зайдя в баню, Варя отмыла тушь с ресниц, умылась и тихонько прошмыгнула в дом, где дожидалась уже расстеленная кровать. Кровать тоже была необычная. Самый нижний матрац был набит соломой и сеном. На нём лежит стандартный, магазинский. Но тот, нижний, всё равно источал запах пшеничной соломы и травы, потому, пожалуй, и спалось на нём как в раю.

Проснулась Варюха от запаха свежих блинов, когда солнце уже щедро залило прибрежные вербы растопленным маслом первых лучей. От постукивания сковородника о сковородку сразу захотелось есть. Блинный запах царил по всему дому, а многообещающее шкворчание из печи уже манило за стол. Варька довольно потянулась, а потом резко уселась на кровати, опустив на яркие, почти оранжевые половицы ступни:

– Баб, ну и краска у тебя на полу, как апельсин! Я ни у кого такой не видала.

– Нитра! Маленько в магазин привезли, и мне досталась. Говорят, некрепкая супротив сурика. Но сохнет лихоматом. И шипко уж мне цвет глянется.

– И мне. Баб, у тебя там блины, да?

– А то ты не слышишь? Я ж знаю, что любишь. – Баба Аня заработала сковородником побойчее, выбивая исстари понятный домашний ритм: поварёшкой о сковородку, сковородником об её край, днищем сковородки о печь. И потом всё заново.