Синева небес

3 февраля

Юкико Хата!

Корреспонденцией здесь толком не занимаются. Полный бардак. Поскольку письма просматривают очень долго, то и ответы на мои послания я получаю с большим опозданием. Очевидно, таков здесь стиль работы.

Я здоров. Не знаю, удастся ли выиграть дело, но я изучаю Уголовный кодекс. Ты постоянно упрекаешь меня за то, что я убил этих девушек и ребенка. Но ведь они были такими ничтожествами, что мало даже такой страшной смерти.

Тебе нечего терять, поэтому ты ничего не боишься, вот и я такой же. Тебе все еще сковывает руки твое отношение к Богу и морали. А у меня даже этого тормоза нет, поэтому я абсолютно свободен. Мораль — изжившее себя понятие. Не пригодное даже для литературы. Если кто-то напишет моралистский роман, критика поднимет его на смех.

К тому же, меня никто не любит, а значит, и в этом отношении моя позиция ясна. Если считать, что тебя любят, то начинаешь бояться утратить эту любовь и совершаешь глупости. Мне же все безразлично. Как ты однажды сказала, любовь изменчива, а вот ненависть постоянна… Это так. Я совершенно спокоен, потому что люди всегда будут испытывать ко мне только ненависть.

Только у тебя не хватает ненависти, и это сродни болезни. В тебе же нет этой праведной ненависти ко мне! Тебе недостает убежденности. Попробуй ненавидеть меня сильнее.

Может, ты уже слышала от госпожи Кадзами о том, что я снова тебе солгал? То, что я объявил голодовку в новогоднюю ночь, отказавшись от супа дзони и закуски о-сэти, — ложь. Я вылизал чашку с супом досуха. Все подмел до последней капли — съел даже бобовую кожуру. У меня отменный аппетит.

Почему же я солгал? Особых причин на то нет. Я всегда делаю что-то без особых причин. Вот и людей тоже убивал без особых на то причин.

Однако ведь так поступаю не только я. В мире полно людей, которые совершают дурные поступки без особых причин. Это похоже на легкую влюбленность, когда маешься от безделья и не знаешь, куда себя деть. Люди очень подвержены такому состоянию.

В отношении тебя я испытываю более глубокие чувства, но насколько они глубже, значительнее, я не знаю. Это такие относительно глубокие чувства.

В тюрьме мало тем для разговоров. Писать хочется о каких-то унылых вещах. Здесь можно говорить лишь о душе, больше не о чем. Тут не поговоришь о красотках, не посоветуешься, куда пойти пообедать. Я совершенно опустился. Впрочем, я и раньше не отличался чистотой души, она была пустой и приятно-легкой, и я тратил жизнь только на секс. За весь год я ни разу так и не вспомнил о душе. И в школе нам про это не рассказывали.

Ты однажды сказала, что скука — замечательное состояние. Помнишь? Я даже тогда подумал: «Вот глупость!» Но сейчас мне иногда вспоминаются те слова. Это тоже, наверное, от скуки.

Будь здорова.