Синее море, белый пароход

Посреди комнаты сидел на венском стуле человек в кителе под цвет табака и таких же брюках с напуском на сапоги «джимми». Китель на груди его обтягивали ордена и медали. На погонах – широкая серебряная полоска. Это отец сидел передо мной, старший сержант.

У него была сморщена правая щека, будто ему больно улыбаться. Стальные зубы сжимали трофейную сигарету в правом углу рта. У отца курчавились синеватые волосы. Бугры его глаз были до половины прикрыты веками, словно отец очень устал и ему хочется спать. Я сразу отметил про себя, что мы с отцом не очень-то друг на друга похожи. Я на деда похож и маму. Лицо у меня круглое, волосы прямые, цвета сосновой коры. И только носы у нас с отцом оказались одинаковые – острые, с горбиком.

– Ну, сынок, подойди ко мне, – сказал отец голосом, похожим на скрип новых сапог. У военных, я замечал, такие голоса.

У меня засвербило в носу. Наконец-то «мерседес». Но где он?.. Может, стоит на станции, на платформе?

У мамы горел блин на сковородке. Бабушка сидела рядом с отцом на табуретке и выспрашивала его насчет погоды в Германии. На ее коленях ёрзал Юрик. Он доставал рукой, похожей на росток картошки, медаль «За отвагу». Никто не догадывался спросить отца, что он привез с фронта.

– Папка, за что тебе дали такие красивые? – Юрик забренчал медалями. Он картавил, и вместо «красивые» получалось «класивые».

– За отвагу, сынок, – ответил отец и погладил его по головке. Пальцы у отца были темные, с глубокими бороздками в суставах.

Ну и подлиза мой братец! Уже называет этого фронтовика папой. У меня язык не повернется… А мне надо было позарез его спросить о самом главном.

Выручил меня Юрик. Он пересел на отцовские колени и сказал, подлиза:

– Папка, а ты Герке привез этот самый… э-э-э… «мерседес»?

– Письмо, в котором он просил «мерседес», я не получил, – ответил отец, и все засмеялись. – Но подарок есть. – Он наклонился к своему фанерному чемодану и вынул оттуда большое яблоко с коричневой вмятиной на боку.

Яблоко славно пахло, но я отвернул голову. Вместо «мерседеса» – яблоко. Я сжал губы, чтобы они не задрожали, потом все-таки взял яблоко.

– А ты говорил, что папка привезет тебе легковушку, – залопотал брат.

– Молчи, а то не получишь яблока, – ответил я ему тихо.

Я любил своего хилого брата. Мог часами возиться с ним, играть в его игры, и доходило до того, что вместо «р» говорил «л», как он. С Юриком я как бы вновь становился маленьким, когда еще не знаешь ни о войне, ни о школе, ни о карточках на хлеб… Юрик и узнавал-то обо всем этом от меня, хотя я ему старался рассказывать только сказки. Но как-то само собой получалось, что он узнавал и все остальное. Братец мой знал про нашу штаб-пещеру и наши планы.

Юрик посмотрел на меня умильными глазами. Свое яблоко он съел – семечки валялись на столе. Но и моего хотелось попробовать.

Я взял на кухне нож и разрезал яблоко на четыре части. Одну – маме, другую – бабушке, третью – Юрику, четвертую – себе.

– Зачем тебе «мерседес»? – Отец выбросил окурок и достал новую сигаретку из блестящего портсигара.

Но бабушка не дала ему больше курить заграничные. Она встала и принесла из сеней мешочек с самосадом.

Мы сажали много табаку и сами резали его. На табак можно было выменять что угодно. Мы берегли для отца мешочек табаку еще со старого урожая. И вот он закурил наш табак.

– Нужен «мерседес», – ответил я, впиваясь зубами в белую сладкую мякоть яблока.

– Они хотели с ребятами удрать… – выдал меня Юрик и прижался к отцовской груди. Он знал, что я поколочу его за ябеду.

– Куда удрать? – Отец сдвинул к переносью брови, похожие на сапожные щетки.

– С японцами сражаться, – ответил Юрик.

Я не бил брата. Он у нас туберкулезник. Но тут я показал ему кулак. Я ему как брату, под секретом, а он запросто выкладывает наш план.

– Чтоб я больше не слышала! – вмешалась мама в наш разговор, со скрежетом разворачивая сковородку на плите. Ее лицо охватил малиновый пыл. – Нашли тоже игру – в войну. Нет, чтоб в дом играть, в хозяйство…

– Да богу молиться за отца, – подбавила бабушка.

– Еще чего, – нахмурился отец. – И то гляжу – иконами обвешались. Клопов, наверно, под ними…

– Господь милостив, Василь, – вздохнула бабушка и перекрестилась на иконы в углу. – Дошли наши молитвы…

Отец поглядел на сумрачные иконы, и правая щека его сморщилась.

– Мне повезло, и все, – сказал он, вдыхая крепкий дым самосада. – Я видел простреленные иконки. – Он ткнул себя пальцем в грудь. – Вот тут…

– Все от бога, – пробормотала бабушка.

Плохо, что бабушка сваливает все на бога. Она даже против того, чтобы я отомстил японцам за деда. Они-де не виноваты. Так бог хотел… И все же бабушку я люблю больше даже, чем маму. Сколько раз ходили мы с бабушкой в лес за орехами, ягодами, щавелем, разными целебными травками и корешками! Она называла в лесу травы, цветы, жуков, бабочек, птиц и деревья. А недавно бабушка вылечила мне зубы. Отчего они заболели? Стали шататься и гнить. Боль такая, хоть по земле катайся. И бабушка стала меня поить отваром из трав и кореньев, а потом заговаривать зубы.