Синее безмолвие

С тех пор она начала бояться Арсена и Масюты. Зачем он ходит к нему почти каждый раз, когда приходит к Людмиле? Что может быть общего у водолаза с этим старым нелюдимым человеком, о прошлом которого рассказывают так много страшных историй? И то неведомое Людмиле прошлое бывшего уголовника как будто бросало черную тень на Арсена, делало его тоже страшным.

Людмила боялась Арсена. А он по-прежнему внезапно появлялся в ее комнате, молча садился за стол и смотрел на нее жадными и злыми глазами. Как он непохож на того Арсена, который сейчас хлопочет у стола!

Прохор — ровнее характером. Немногословен, но всему, что он говорит, веришь и все, что делает, кажется, делает от души. Может, поэтому и полюбил его Ленюшка? Мальчик тянется к нему, без него скучает, и Люде кажется, что не только потому, что Прохор всерьез занялся его подготовкой к подводному спорту. Есть в нем какая-то спокойная, уверенная сила и скупая мужская любовь к людям, что-то похожее на покойного отца. Вот он стоит, огромный, плечистый, с копной черных, немного вьющихся волос. Большие черные глаза спокойно и чуточку насмешливо следят из-под широких, сросшихся на переносице бровей за Арсеном. Если бы он был немножко смелее, немножко решительнее и хотя бы капельку, одну капельку, любил Люду, он бы вышвырнул это рыжее чудовище из ее комнаты, он бы избавил ее от гнетущего страха, от непонятных и неприятных Люде посещений. Сама она не может этого сделать, у нее нет для этого ни сил, ни решимости.

Пили только мужчины. Люда не притронулась к налитой ей стопке вина, а Ленька пересел на кровать, подальше от стола, и продолжал рассматривать книгу. Арсен говорил всякую чепуху, а Прохор только вставлял короткие фразы, будто прислушиваясь к какому-то, только ему слышному голосу, будто раздумывая над чем-то.

— Хороший ты хлопец, Прохор. И зря ты на меня дуешься, — неожиданно переменил разговор Арсен, опрокинув в рот очередную стопку.

Прохор ничего не ответил, только внимательно посмотрел на Качура.

— Ей-богу, хороший! — продолжал Арсен, наливая стопки. — Только ты меня неправильно понял. Ну, что плохого в том, что предложил тебе деньги? Или тебе ничего не нужно, ни хороший костюм, ни квартира? Что, так и будешь всю жизнь жить в матросском кубрике? Или боишься, что отдать нечем будет? Эх, ты!.. Даже когда хочешь людям добро сделать, и то они тебе не верят, трудовые деньги взять не хотят. У меня же их, как травы!

Черт его разберет, этого Качура. Может, и в самом деле он, как говорит Олефиренко, работяга. Может, тогда во время поиска баржи, глупо подшутил над ним, да и только? Может, он просто человек без обаяния? Бывают такие, лишенные дара привлекать сердца, из их рук голодный куска хлеба не возьмет… Доброта в них слишком глубоко запрятана, что ли?.. Прохор внезапно подумал о том, что сейчас в нем почему-то тает непримиримая ненависть к Качуру, оставались лишь чувство жалости к этому некрасивому и, должно быть, неудачливому человеку да какая-то усталость, неудовлетворенность собой.

«Хмелеть начинаю», — подумал Прохор и предложил Качуру:

— Пойдем на воздух?

— Да, здесь третий лишний, иди, — ответил Арсен.

Люда встала из-за стола, прижала ладони к груди, испуганно посмотрела на Прохора.

— Это правда: третий лишний здесь, — рассмеялся Прохор. — Пойдем вместе — их двое останется, — кивнул он на Люду и Леньку.

— Поздно уже… — робко вставила Люда.

— Понимаю… Все понимаю, Людка, — разозлился вдруг Арсен. — Только ты смотри у меня.

Он пьяно и противно осклабился, показывая желтые большие зубы и пряча глаза, по покорно поднялся из-за стола:

— Пошли, Прошка! — и первым направился к двери.

Ночь теплая расцвечена звездами, как елка огнями. Шли молча: Качур — впереди, Демич — сзади.

Прохор будто прислушивался к себе, отыскивая в душе прежнюю ненависть к Качуру, и не находил. Он не мог понять, почему в этот вечер ненависть как-то незаметно и против его желания перегорала, притуплялась, хотя сознание Прохора протестовало против этого. Может быть, это произошло потому, что никто — ни Олефиренко, ни Осадчий, ни Бандурка — не хотели верить ему, и даже Людмила, которую Прохор считал существом чистым и чутким, как-то мирилась с Качуром, принимала его у себя, терпела его бесцеремонность. Пожалуй, и Людмила не поверила бы Прохору, тем более, что у него действительно не было никаких доказательств.

Вдруг Арсен резко повернулся и, встретившись с Прохором лицом к лицу, пьяно выдохнул:

— Ты Людку не трогай, слышь? Моя она.

— Как это, твоя?

— Ну, моя. Не понимаешь?.. Хозяйкой моей будет.

— Женишься?

— Повременю. Пусть мальчонка подрастет. А то — куда его?

— Дело ваше. Я к Леньке хожу.

«К Леньке хожу», — всю дорогу повторял про себя Прохор, будто хотел убедить себя в этом. А в самом деле: только ли к Леньке? Он вспомнил Люду у окна, обрывающую лепестки герани… Потом увидел ее расширившиеся от испуга глаза, когда вошел Качур. Соврал? Кажется, соврал Качуру, что ходит только к Леньке… Как это он сказал о Людке? «Моя… Хозяйкой будет». Вот, скотина!

ЧЕРТОВ КОВШ