Синдром Фигаро

– Не то слово. Ее талант был сопоставим с гением Моцарта, а может, даже превосходил его. Но она была женщиной, и отец, Леопольд, полностью управлявший судьбой своих детей, предпочел монетизировать талант сына. Младший Моцарт, Вольферль – так звали его домашние, – пророчил сестре большой успех в Вене, обещал помочь в организации концертов. Но отец запретил ей даже думать о музыкальной карьере, и Наннерль осталась в Зальцбурге. Она надеялась, что после замужества наконец выскользнет из-под деспотичной власти отца. Как же она ошибалась! Леопольд Моцарт отверг ее жениха, сочтя его недостойным, и единственной радостью в жизни девушки остались уроки музыки, которые она давала желающим, письма брата – а писал он, к счастью, часто – и воспоминания о том времени, когда она с родителями и братом колесила по Европе с концертами. Эта поездка не была развлекательной – плохие дороги, вечно ломающиеся кареты, холод, жара, болезни. Однажды Наннерль заболела так тяжело, что ее даже соборовали. Но все равно это была настоящая жизнь, а не жалкое прозябание в их холодном доме. Холодном не из-за того, что отец экономил на дровах, нет. Просто со смертью матери и отъездом Вольферля дом покинуло тепло их сердец, а сердца Наннерль было недостаточно, чтобы согреть каменные стены. У отца же, казалось, сердца не было вовсе. «Лучше бы я тогда умерла, – проскакивала порой в ее голове отчаянная мысль, – лучше бы я тогда умерла».

Вольфганг написал, что собирается жениться на Констанце Вебер, и попросил сестру похлопотать перед отцом, чтобы тот дал сыну свое благословение. Наннерль чувствовала, что Леопольд Моцарт никогда не одобрит этот брак, ведь когда-то Вольферль уже хотел жениться на девушке из семьи Вебер – Алоизии. Тогда отец категорически запретил сыну даже думать о том, чтобы связать себя узами брака. Ведь это навсегда поставит на нем крест как на композиторе. Тогда брат подчинился. А что сейчас? Вряд ли Леопольд поменяет свое мнение. Наннерль все-таки попробовала поговорить с отцом, но, нарвавшись на его возмущенный взгляд, предпочла уйти в свою комнату. Вольферль продолжал забрасывать отца письмами, но «наилучший из отцов», так Вольфганг величал Леопольда в своих письмах, был непреклонен. И все-таки Вольферль и Констанца обвенчались в соборе Святого Стефана, там, где хранятся мощи святого Валентина, который тайно венчал влюбленных. Я об этом, кажется, рассказывала в Вене, да?

Ася, по-прежнему внимательно ловившая каждое слово Наны, сосредоточенно кивнула.

– «Наилучший из отцов» дал свое благословение, – продолжила Нана. – Правда, оно опоздало и пришло на следующий день после свадьбы, но это уже не имело значения. Формально добро было получено. К сожалению, лишь формально…

Они приехали в Зальцбург через год после свадьбы – юная Констанца, рядом с которой Наннерль чувствовала себя замшелой старой девой, и маленький Вольферль. Маленький – потому что для Наннерль он навсегда остался чересчур шустрым малышом, который с трудом доставал до клавиш их старого клавесина. Да и ростом он был чуть выше зальцбургских мальчишек – около 1 метра 60 см, щупленький, тщедушный, с несоразмерно крупной головой, невероятно подвижный и постоянно жестикулирующий, очень бледный из-за перенесенных в детстве болезней. Роскошные светлые волосы Вольфганг тщательно зачесывал на уши, страшно стесняясь отсутствия мочек – фамильного дефекта Моцартов.

Как же Наннерль хотелось растрепать эти волосы – бог с ними, со странными ушами, – обнять брата, прижать в груди. А еще поиграть с ним в четыре руки на клавесине. Но она знала – отец будет недоволен, а потому была холодна и с братом, и с невесткой. Не смягчило отца даже то, что своего первенца Вольфганг назвал в его честь – Леопольдом.