Синдром Феникса

Многие тут же вызвались проводить на кладбище, но Виктор разрешил только Леониду Ильичу.

16

На кладбище долго плутали.

— Здесь где-то было. Точно помню, — бормотал Леонид Ильич.

В результате нашли метрах в трехстах от того места, что он точно помнил.

Ржавая ограда, ржавый покосившийся крест, сваренный из водопроводных труб. К кресту прикручена проволокой овальная эмалевая табличка, на которой, как ни удивительно, сохранилось вполне ясное изображение Екатерины Петровны.

Леонид Ильич лег возле ограды и заплакал.

— Дайте выпить, — зарыдал он, — а то умру с горя!

Дали.

— Кого-то она мне напоминает, — сказал Сергей.

— Меня, — ответил Виктор.

Сергей посмотрел:

— А ведь точно!

Известное дело: укажи на сходство двух людей постороннему человеку — и он его найдет и увидит. На самом деле Виктор сразу понял, на кого похожа Екатерина Петровна. На Татьяну.

— А скажи, — обратился он к Леониду Ильичу. — Екатерина Петровна детей не отдавала куда-то?

— Конечно, отдавала! — подтвердил старик. — Рожала-то она каждый год, ты прокорми такую ораву! Только семь человек себе оставила. Женька в прошлом году помер, Петька еще живой, но тоже скоро сгниет, сколиоз его ест, — считал старик, — Тамарка уехала лет десять назад куда-то на Север, Лидка в тюрьме, Ваську в милиции до смерти забили, Пашку тоже зарезали, но друзья… А кто же седьмой-то? — озадачился Леонид Ильич. — И заново стал считать, шевеля губами и загибая пальцы.

— Пошли отсюда, — сказал Виктор.

Они пробирались сквозь деревья и бурьян и были уже у выхода (то есть пролома в кирпичной стене), когда услышали истошный крик:

— Вспомнил! Седьмой — это же я!

— Возможно, он твой брат, — сказал Сергей.

— Возможно… А почему я раньше мать не отыскал? Ведь просто оказалось.

— Ну… Значит, не надо было.

17

Харченко в отсутствие Георгия-Виктора совсем потерял покой. Со дня на день и с часу на час он собирался навестить Татьяну, но все откладывал, удивляясь своей нерешительности.

Меж тем к Татьяне пришел, то есть почти приполз Валера Абдрыков.

— Подыхаю, — прохрипел он.

— Подыхай, — одобрила Татьяна.

— И тебе меня не жалко?

— Ничуть.

— А дети?

— Что дети? Сейчас ты то ли есть, то ли тебя нет. А тогда уж точно не будет, им от этого только спокойней.

— Жестокая ты.

— Я? Ты чего пришел вообще? На опохмелку попросить?

Вообще-то Абдрыков именно этого и хотел — опохмелиться. Но терпел признаться. Знал остатками разума: даст ему сейчас Татьяна денег, выгонит — и все, путь заказан. Ну, может, еще раз даст. А может, и еще. Но рано или поздно перестанет давать. Надо вести себя по-умному. Остаться здесь: жена теперь живет крепко, с машиной. Бросить пить хотя бы на время.

Такие праведные мысли копошились в голове Абдрыкова.

И он сказал:

— А давай, как раньше?

— Это как? Я работаю за троих, а ты пьешь?

— Нет. Как еще раньше. Когда я тоже работал.

— Не хочу.

— Это почему?

— А не нужен ты мне.

— Врешь, Татьяна! Ты меня любишь! — уверенно сказал Валера.

И уверенность его не была пьяной или похмельной. Все эти годы он был абсолютно убежден, что Татьяна только делает вид, держит форс, а на самом деле счастлива будет, если он вернется.

— Тебя? — насмешливо воскликнула Татьяна. — Опомнись!

— А что, нет?

— И думать забыла, Валера! На, иди и пей!

Татьяна сунула ему денег.

Валера был потрясен. Он ведь все-таки не дурак был, ему хватило ума сообразить: если женщина сама дает мужчине денег на выпивку, значит, не бережет его, значит — действительно не любит.

А кабана Тишку Татьяна прирезала-таки с помощью умелого Митрюхина. Толик и Костя, явившиеся, когда все уже было кончено, плакали, ругали жестокую мать и жалели Тишку, но через день уже вовсю уплетали свиное рагу, и Костя, как старший и более мужественный, даже поддразнил Толика, показав кусок мяса:

— А вот в этом месте ты его гладил: Тишенька, Тишенька! А теперь жрешь!

— Ничего я не гладил, — огрызнулся Толик. — И вообще, он вонял!

У Харченко появился повод: собственный день рождения. Обычно в этот день он угощал весь отдел, а потом брал пять-шесть верных друзей, лучших чиховских барышень и отправлялся за город, где жарили шашлыки, выпивали и устраивали веселые безобразия, после которых у всех участников долго болела голова, и они некоторое время, встречаясь, не глядели друг другу в глаза.

На этот раз Харченко захотелось отметить иначе. Тихо. Наедине с Татьяной.

Он заехал к ней в магазин (она опять стала там работать) и сказал грустным голосом:

— А у меня день рождения сегодня.

— Поздравляю! — сказала Татьяна и насторожилась.

— Может, отметим?

— Работа у меня.

— Так не сейчас, вечером. Ты не думай, мы без компании, культурно. Даже без выпивки, если хочешь.

— Может быть…

Виталий обрадовался.

— В “Золотой кружке”, ага?

— Если только недолго.

— Да час-полтора, не больше!

И Харченко уехал, обнадеженный.

18

Сергея в тот же день осенила мысль.

— Надо свозить его в казино, — сказал он Ксюше.

— Ты с ума сошел? Ему же там голову снесет!

— И хорошо! Когда нормальному голову сносит, он становится ненормальным. А когда ненормальному — он может стать нормальным!

— Только много денег ему не давай, — предупредила Ксюша.