Синдикат киллеров

Как, разве вам не сообщили? — был искренне удивлен следователь, но по глазам его видел Арсеньич: врет как последняя сволочь. — Это, конечно, серьезное упущение. И секретарша, которая должна была сообщить вам, будет наказана. Вот, пожалуйста, напишите свою жалобу по этому поводу, и мы обязательно примем соответствующие меры... А еще какие вопросы? Ах по поводу предъявления обвинения? Да, и тут, к сожалению, было упущение, но за это уже лично я буду нести ответственность. Собственно, обвинение предъявлено, нам просто не хватало некоторых существенных деталей по изобличению обвиняемого в криминальном нарушении налогового законодательства. Конечно, когда дело будет завершено, к обвиняемому будет допущен адвокат. А как же! Есть закон. А вот насчет избиений, голодовки... это, простите... А откуда у вас эти сведения, позвольте узнать?.. Понятно, не желаете отвечать! Что ж, могу только сожалеть, что вы пользуетесь непроверенными источниками. Причем сомнительного качества. А вот по нашим сведениям, он содержится вполне прилично. Правда, в камере народу несколько больше, чем положено по условиям содержания, но в таком положении в настоящее время находятся все без исключения следственные изоляторы Москвы, а Бутырка — далеко не худший из них. Так какие будут еще вопросы? Нет? Тогда благодарю вас за понимание тех трудностей, с которыми мы столкнулись в этом запутанном деле. Всего вам доброго. Низкий поклон супруге, э... Никольского...

Вот же мерзавец! Арсеньич, выйдя на улицу, колотил себя кулаком по лбу и повторял только одно слово: «Мерзавец!» А что он еще мог сделать? Не Татьяне же плакаться, что оказался таким дураком, решив придавить мерзавца?.. А он скользкий и гадкий, смотреть противно, не то что руками прикасаться... И живет ведь такая гнида...

И вот, узнав наконец, что Локтев прибыл, Арсеньич плюнул на все условности и обещанные звонки от помощнику вице-президента и снял трубку сам.

Помощник быстро вспомнил Ивана Арсеньевича Кашина и обещал сегодня же доложить шефу, напомнить. У него сейчас полнейший завал, все его рвут на части, времени разобраться с документами почти не остается, он ночей не спит, готовит совещание, а кругом одни проблемы...

Помощник сделал трагическую паузу и пообещал немедленно перезвонить, как только шеф даст добро.

Арсеньич не строил иллюзий и оказался не прав. Уже поздно вечером, в начале двенадцатого, помощник позвонил и спросил вежливо, не побеспокоил ли столь поздним звонком. А затем передал указание вице-президента, если это, конечно, не затруднит жизнь Ивану Арсеньевичу, прибыть, как договаривались, вместе с адвокатом ровно к часу дня завтра.

Подобной оперативности Арсеньич мог только дивиться и, дав, разумеется, свое согласие, немедленно перезвонил Гордину. Тот обещал не опаздывать, хотя ради этой встречи должен был отложить не менее важное дело. Но... слово дано! — с почти неприметной патетикой закончил он разговор.

Теперь оставалось только ждать.

Вице-президент принял «ходоков ради справедливости», как несколько пафосно следом за рукопожатиями заявил Гордин, точно в назначенное время, чем приятно удивил обоих посетителей. В этих стенах пунктуальность, видимо, ценилась лишь на приемах высшей категории.

Не тратя времени на церемонии, предложил сразу перейти к делу. И Гордин, понимая, что отнимает государственное время, старался быть предельно кратким и отбросить всякие эмоции, которые бывают так хороши в суде, но не совсем уместны в таком вот диалоге. Вице-президент внимательно слушал, а потом спросил, есть ли соответствующая объективочка. Все пользовались еще старыми понятиями.

Гордин, заранее предвидя такую надобность, напечатал на машинке небольшой листок со всеми данными Никольского и краткими своими предложениями. Локтей посмотрел, кивнул и взялся за телефонную трубку.

Когда абонент откликнулся, Александр Владимирович показал рукой, чтобы сидели молча, взял листок и откинулся на спинку кресла.