Синдикат-2. ГПУ против Савинкова

В конце концов в моей борьбе с вами я был смертельно ранен душевно этим последним балаховским походом. Я помню, как я вошел в белорусскую деревню, где-то во мху, в лесу. Ко мне подошли крестьяне. Я в первый раз за столько лет был на родной земле. Я помню задал такой вопрос: «Врангеля вы знаете? «Имейте в виду, что я-то во Врангеля верил, во Врангеля вся эмиграция верила, иностранцы верили. Я помню стоял там седой старик, посмотрел и говорит: «Как же, Врангеля знаю». — «Что же вы думаете о нем?» Он махнул рукой: «Пан». Тогда для меня совершенно безусловно стало ясно, что Врангеля нет. Тогда я задал ему другой вопрос: «А Керенского помните?» Он тоже махнул руной и сказал: «Пустозвон». И не то меня ранило, что я бился головой об стенку, что я шел походом, что я посылал русскую пулю и надо мной свистели тоже русские пули, — меня глубочайше, до конца ранили вот эти беседы с крестьянами. И я уже в судорогах, собственно говоря, пошел в это зеленое движение, которое выродилось в бог знает что, а после зеленого движения — в подпольную работу, которая тоже никаких результатов не дала.

Террор и бандитизм

Председатель. — Террористические акты вы признавали, приводили в исполнение?

Савинков. — Нет, не приводил в исполнение. Попытки слабые были, был случай, когда Свежевский сказал, что он хочет убить Ленина. Я не верил этому Свежевскому. Я — старый террорист, я знаю, что такое террор. Он сказал: «Я еду». Я ответил: «Поезжай». Понятно, ничего из этого не вышло, это была попытка с негодными средствами. Разве можно сделать террор при таком разложении?

Председатель. — Вы не отрицаете того, что вам было известно, что ряд банд или отрядов были направлены на территорию России под командой Павловского, Павлова, Васильева и других для разного рода бесчинств?

Савинков. — Да.

Председатель. — Этим бандам давали инструкции только в союзе или также и офицеры польского генерального штаба?

Савинков. — Насколько мне известно, нет, не давали. Но, я догадываюсь о том, что многие из них ехали в Россию, получали несколько рублей и для того, чтобы получить больше, поступали в контрразведку. Вы ведь знаете так же, как и я, то, что офицерство Польши сплошь и рядом состоит в иностранных контрразведках. Соглашения же, что каждый агент, едущий в Россию, должен явиться в польский штаб, насколько мне известно, не было. Документы получались в информационном бюро; для проезда же на польскую территорию, конечно, нужно было польское свидетельство. Никогда я не видел ни денег, ни имущества, которые эти люди получали. Сколько раз я потом в газетах читал: «Процесс савинковцев», «Банды Савинкова» и спрашивал себя: «Откуда же это?» Это движение вылилось в полуграбительство, в полушпионаж. Конечно, ответственность лежит на мне, потому что я это дело начал, но вместе с тем совесть моя чиста, потому что не этого я хотел. Я не мог их контролировать, у меня не было власти. Что касается высылки в октябре 1921 г., то я ей был рад, потому, что с меня как бремя спало. Я был привинчен к Варшаве, где 20 000 человек сидели без сапог, я не мог их бросить. Может быть, другой на моем месте и уехал бы и сказал: что я не хочу возиться с польским штабом, с этой дрянью. А я не уехал. Потом вы добились того, что меня выслали. Я садился в поезд, и сердце мое радовалось, что я уезжаю из этой проклятой страны, что вы меня выкинули вон.

Председатель. — После вашей высылки в октябре 1921 г. из Варшавы вы продолжали заниматься политической работой?