Символы распада

Когда рано утром Сирийцу позвонили и сообщили, что груз не прибыл на место, он просто не поверил услышанному. Бросив трубку, он сам перезвонил в Хельсинки, чтобы убедиться в случившемся. Ему даже пришло в голову, что этой чей-то глупый розыгрыш. Но когда один из его людей сообщил, что в квартире Сухарева никого нет, а его жена явно сбежала из дому, Сириец понял, что случилось страшное. Самое страшное, что только могло произойти. Он не боялся ничего на свете, не боялся ни прокуроров, ни судей, ни заключенных. Человек, отбывающий наказание в тюрьме, проходит там своеобразный тест на мужество. Если ему удается сохранить себя в тюрьме, значит, он и в дальнейшей жизни не пропадет. Если не удается, то его участь плачевна. Но если в тюрьме заключенный становится паханом или его коронуют, то это уже человек, не знающий, что такое страх смерти. Сказанное, конечно, относится к тем ворам в законе, которых короновали по-настоящему и которые заслужили это право своей судьбой.

Сириец был именно таким вором в законе, своего рода «заслуженным» рецидивистом, заслужившим свое звание в лагерях. Но когда он представил, что с ним могут сделать за утерю груза, у него потемнело в глазах от страха. Он приказал собрать всех своих людей, всех, кого только можно было найти в эти утренние часы. И сам позвонил нескольким очень авторитетным людям, чтобы они помогли ему своими боевиками в столь трудный час. Он все боялся сообщать заказчику, все оттягивал этот момент, пока не позвонил его мобильный телефон.

— Здравствуй, Сириец, — сказал кто-то неприятным басом.

— Здравствуй. — Он сразу узнал говорившего. Да и кому, кроме него и придурка Сухарева, пришло бы в голову побеспокоить Сирийца в такой момент? Но Сухарев был далеко.

— Говорят, у тебя проблемы? — тяжело прошипел в трубку бас.

— Небольшие. Но это не так страшно. Мы все исправим. Все быстро исправим, — пообещал Сириец.

— Исправляй, — согласился позвонивший, — мои друзья звонили из Парижа, очень волнуются. А раз они волнуются, то и я начинаю нервничать. Ты понимаешь. Сириец, сколько людей из-за тебя нервничает?

Это была угроза, открытая угроза. Никто и никогда не смел так говорить с Сирийцем, даже позвонивший, но Сириец знал, что сейчас он виноват. И сейчас на него могут спустить таких собак, что обижаться просто нецелесообразно. Он может спрятать свою гордость куда-нибудь подальше и вспомнить о ней потом, позже, когда вопрос будет решен.

— Не пугай, — хрипло сказал он, — я все знаю. Груз твой я найду. Куда он денется? Один ящик уже на месте. Сейчас ищем второй. Там авария небольшая произошла, вагон открытым оказался. Найдем твой ящик, не нервничай.

— А мне говорили, что твой человечек сбежал, — откровенно издевался позвонивший, — и жена его сбежала сегодня утром. Может, ты не тому груз доверил. Сириец?

— Пошел ты… — не сдержался Сириец, подсознательно отмечая, что звонивший владеет слишком исчерпывающей информацией. Это означало, что в окружении самого Ованесова есть информатор. Если бы звонивший знал только о пропавшем ящике и сбежавшем Сухареве, то это было бы не так страшно. Ему могли позвонить из Финляндии его люди и рассказать, что случилось. Но раз он знает и про жену Сухарева, которую вот уже второй час ищут по всему городу, то это очень плохо. Это может означать, что в окружении Сирийца есть не только информатор, но и предатель. В решающий момент по сигналу со стороны он может выстрелить в спину Сирийца, а это единственная опасность, которая всегда угрожает в таких случаях.

Когда предают свои.

— Не дергайся, — посоветовал его собеседник, — у тебя есть время до завтра. Если не найдешь груз… я даже не знаю, что будет.

— Я заплачу, — предложил на всякий случай Сириец, — порядки знаю. Я за груз отвечал, значит, я и заплачу.

— Дурак, — тоже сорвался позвонивший. — Как ты заплатишь? Всех твоих денег не хватит, чтобы рассчитаться. И моих не хватит. И всего общака всех зеков, которые есть в нашей стране, не хватит. Ты меня понял?

Примерно так Сириец и думал. Он задержал дыхание и спросил:

— Что делать?

Он задал такой вопрос первый раз в жизни.

Первый раз за всю жизнь он растерялся, не зная, что ему делать. И, видимо, его собеседник это понял.

— Я тоже не знаю, — честно признался он. — Плохо, Сириец, очень плохо. Ты говорил, что у тебя самый надежный человек, все переправит как нужно, вот я и поверил. Я даже не знаю, что тебе сказать. Если не найдешь второго ящика, значит, нам вместе в дерьме лежать. Тебе и мне. Такие вещи не прощают, сам понимаешь. У нас есть сутки. Если хочешь, я тебе еще людей переброшу, с визами помогу, чтобы срочно в Финляндию вылетали, но только найди ты своего человека и этот проклятый ящик. Иначе я не знаю, что с нами сделают.

Он говорил открытым текстом, уже ничего не опасаясь. Сириец знал, что говоривший не боится прослушивания. Его не беспокоила местная милиция или прокуратура. Он знал, что они с ним ничего не смогут сделать. И боялся совсем другого.