Символы превращения в мессе

В сравнительной истории религий месса является единственным в фвоем роде феноменом, но ее символическое содержание оказалось бы совершенно чуждым человеку, если бы не уходило корнями в самые глубины его психе. Поскольку же именно так и обстоит дело, мы вправе ожидать, что сумеем обнаружить сходные символические построения как в ранней духовной истории человечества, так и в современной раннему христианству языческой мысли. Как свидетельствует молитва «Supra quae», в самом тексте Евхаристической литургии содержатся отсылки к ветхозаветным прообразам мессы, т. е.— косвенным образом — ко всей древней жертвенной символике вообще. Очевидно, поэтому, что и Жертва Христова, и причащение задевают одну из самых сокровенных струн в человеческой душе, являясь отголосками первобытных человеческих жертвоприношений и ритуальной антропофагии. К сожалению, здесь я не могу особенно глубоко вдаваться в обсуждение богатейшего этнологического материала, относящегося к этим вопрорам. Ограничусь лишь упоминанием о царском жертвоприношении, т. е. ритуальном умерщвлении царя с целью обеспечить плодородие и процветание его земли и народа, об обновлении или «реанимации» богов при помощи соответствующего человеческого жертвоприношения, а также о тотемном пиршестве, зачастую имевшем целью приобщить участников трапезы к жизненной силе предков. Чтобы показать, насколько глубоко проникает наш символ в человеческую душу, пронизывая собой всю ее историю, этих намеков должно оказаться достаточно. Мы видим, что он входит в число древнейших и наиболее важных религиозных представлений. Зачастую к подобным представлениям относятся с недоверием, причем характерно это не только для непосвященных, но и для самих ученых: считается, что воззрения и обычаи подобного рода в тот или иной момент были каким-то образом «изобретены», а затем включены в предание или же послужили прототипом сходных воззрений и обычаев иных народов, так что по идее они должны были бы совершенно отсутствовать в большинстве мест, куда не были занесены указанным способом. Однако это всегда довольно-таки сомнительное занятие — делать какие-либо выводы относительно состояния первобытного духа, исходя из современной, или цивилизованной, ментальности. Эмпирически первобытное сознание отличается от сознания человека наших дней в некоторых весьма важных отношениях. Так, «изобретение» в первобытных обществах означает совершенно иную вещь, чем у нас, где одно новшество буквально наступает на пятки другому. У первобытных людей поколениями вообще ничего не меняется — разве что язык, причем это вовсе не означает «изобретения» какого-то нового языка. Их язык «живет» и потому все время может трансформироваться — обстоятельство, явившееся неприятным открытием для многих лексикографов, посвятивших себя изучению примитивных языков. Точно так же никто никогда не «изобретал» сочного американского сленга: он попросту «сочится» из темного материнского чрева разговорного языка, до сих пор неизменно выказывавшего неисчерпаемую плодовитость. Так же, наверное, и обряды вместе со своим символическим содержанием развивались из каких-то неведомых нам ныне источников, причем не просто в одном каком-то месте, но сразу в нескольких и в различные эпохи. Они возникали спонтанно из повсеместно наличествующих предпосылок, которые коренятся в самой человеческой природе и никогда никем не «изобретались».

Неудивительно поэтому, если мы обнаружим весьма близкие христианским ритуалам обряды в стране, которая определенно не была затронута влиянием античной культуры. Я имею в виду ацтекский обряд «теокуало», «богоядения», описанный братом Бернардино де Саагуном, который начал свою миссионерскую деятельность в Стране ацтеков в 1529 г., спустя восемь лет после завоевания Мексики. Из раздавленных и размолотых семян колючего мака (Argemone mexicana) приготавливали тесто, затем из него вылепливали тело бога Уицилопочтли:

«А на другое утро

приносилось в жертву тело Уицилопочтли.

Умерщвлял его (жрец, изображавший) Кецалькоатля,

умерщвлял его копьем с кремневым наконечником,

вонзал он его в сердце ему.

Приносился он в жертву в присутствии (короля) Монтесумы

и верховного жреца,

с которым говорил Уицилопочтли,

представавший пред ним —

тем, кто приносил ему жертву,

и (в присутствии) четырех вождей молодых воинов:

в присутствии всех этих людей умирал Уицилопочтли.

А после того, как умирал он,

разрезали они тело его из теста.

Сердце причиталось Монтесуме;

другие же, трубчатые части (тела его),