Символика тюрем

Итак, истинная причина смерти ставилась следователем И. Поветкиным под сомнение. Но сомнение это разрешить по прошествии двух лет было практически невозможно. Тем не менее эксперт, внимательно исследовав останки, обнаружил: «Скальпированную обширную рану головы, раневые поверхности в области крестца, левой голени и левого плеча; прижизненные переломы ребер и тела грудины».

Это все, на что была способна экспертиза. Остальное же оставалось тайной, которую унес в могилу двадцатидвухлетний Кравцов. Но надежду вселяла одна-единственная строчка из акта экспертизы: «По давности переломов можно высказаться о сроке в 3 — 12 месяцев до момента смерти…» Из короткой же биографии Кравцова было видно, что этот последний отрезок жизни он находился в следственном изоляторе города Ставрополя. В одной из-камер…

Это была самая что ни на есть рядовая камера СИЗО, ничем не отличающаяся от тех, которые приходилось мне видеть во время других командировок. Ряды двухъярусных коек, обшарпанный длинный стол с кучкой костяшек домино, параша в углу и традиционная решетка на двухметровой высоте от каменного пола. И тем не менее данная камера явно выделялась в ряду других, отличаясь по местному своему статусу в уголовной среде. Об этом говорили материалы уголовного дела № 23005, которое вел старший следователь горпрокуратуры И. Поветкин.

«Когда меня поместили в камеру, — показал бывший заключенный В. Каменамостский, — то сразу спросили, знаю ли я, что это за камера. Я ответил, что не знаю. И сокамерник Шеховцев сказал, что в эту камеру так просто не сажают…»

Из показаний контролеров изолятора: «Был случай, когда заключенный Стусов, содержавшийся в этой камере, говорил мне, что их „хата“ держит в подчинении весь изолятор… Однажды, помню, один молодой осужденный „выламывался“ из такой камеры, говорил, что если его не уберут оттуда, то он вскроет себе вены».

И все-таки мало кто знал, что крылось там, за глухими засовами двери, ведущей в камеру. Но, чтобы понять, что же происходило по ту сторону двери, обратимся к некоторым добровольным явкам с повинной, написанным в стенах этой тюремной обители…

Я долго разглядывал, внимательно изучая эти признания заключенных. В чем каялись они?

«Я, Кошик В. Н., после освобождения из мест лишения свободы 25 января совершил ряд краж из квартир в с. Шпаковском и с. Грачевка…»

«В районе хутора Садового я облил труп Митинева бензином и поджег его…»

«Выскочил из машины и выстрелил в пассажира через стекло, который сидел рядом с водителем».

Но за любым признанием, как правило, следует проведение следственного эксперимента. Подозреваемого в подобных случаях выводят в район происшествия, и последний под стрекот видеокамеры и щелканье фотоаппарата подробно, в деталях рассказывает и показывает, ЧТО, ГДЕ и КАК он сделал в момент совершения преступления. Вывели на этот раз и Кошика, чтобы тот подтвердил написанное собственноручно. И разоткровенничавшийся Кошик растерялся…

В районе хутора Садового не смог показать, где он «сжег труп». Неверно он указал и место, где из обреза «выстрелил в пассажира через стекло», которое, кстати, осталось целым, несмотря на наличие убитого. А ограбленную квартиру в селе Шпаковском показал как раз ту, которую, к счастью, не грабили никогда.

Итак, следственный эксперимент не подтвердил, а, напротив, поставил под серьезное сомнение то, что эти преступления совершил именно Кошик. Тогда кто же? Явку с повинной в том же СИЗО написал и заключенный В. Подкопаев.

«Я, Подкопаев, в ночь с 15 на 16 июня приехал в село Шпаковское. Решил ждать рассвета, но было скучно, я взял камень, разбил стекло и залез в магазин…»

Но из заключения дактилоскопической экспертизы следовало, что «следы, изъятые на месте преступления, оставлены не Подкопаевым». Да и мать Валерия свидетельствовала, что он в те дни, оказывается, «работал на стройке, никуда не выезжал, а дома вел себя странно — ночами писал стихи очень плохие».

Не берусь судить о стихах Подкопаева, но покаянная Подкопаевская «проза» явно не выдерживала никакой критики. Спрашивается, зачем было оговаривать себя?!

Не меньше удивляли и другие явки с повинной. Заключенный Семенов, например, убеждал, что совершил «изнасилование». С той же легкостью шли на самооговор заключенный Амбросашвили, Лыков, Скляр, Анцупов и многие другие. Они «крали» и «грабили», «убивали» и «насильничали». Но надуманные эпизоды рассыпались как карточные домики. И единственное что объединяло их, так это то, что многие из них были написаны за дверью все той же камеры под номером 19…

Особой зоной являлась эта тюремная территория для рядовых контролеров СИЗО. Не каждый из них решался без особой надобности переступить порог этой камеры. Я беседовал с некоторыми их них и пытался понять, что заставляло заключенных писать такие повинные. И то, что поведали они, видевшие в дверной глазок ВСЕ, не поддавалось простому описанию.

Я долго подбирал необходимые слова, чтобы без излишних эмоций поведать читателю то, что творилось за дверными засовами. Но в итоге ограничился беспристрастными цитатами из дела № 23005: