Символическая жизнь

[Обычно этими различиями пренебрегают, считая их избыточными нюансами смысла, имеющими мало отношения к практическим повседневным нуждам. Но сам факт их существования показывает, что даже самое практическое содержание сознания окружено полумглой неопределенности. Каждое понятие в нашем сознающем разуме имеет свои психические связи, ассоциации. Так как такие связи могут различаться по степени интенсивности (в соответствии с важностью того или иного понятия для нашей целостной личности или в отношении к другим понятиям, идеям и даже комплексам, с которыми они ассоциируются в нашем бессознательном), то они способны менять «нормальный» характер понятия. Последнее может приобрести совершенно отличный смысл, если сместится ниже уровня сознания. Эти подпороговые составляющие всего с нами происходящего могут играть незначительную роль в нашей повседневной жизни. Но при анализе снов, когда психолог имеет дело с проявлениями бессознательного, они очень существенны, так как являются корнями, хотя и почти незаметными, наших сознательных мыслей. Поэтому обычные предметы и идеи во сне могут приобретать столь мощное психическое значение, что мы можем проснуться в страшной тревоге, хотя, казалось бы, во сне мы не увидели ничего дурного – лишь запертую комнату или пропущенный поезд. Образы, являющиеся в снах, намного более жизненны и живописны, чем соответствующие им в реальности понятия и переживания. Одна из причин этого заключается в том, что во сне понятия могут выражать свое бессознательное значение. В своих результатах сознательных мыслей мы ограничиваем себя пределами рациональных утверждений – утверждений, которые значительно бледнее, так как мы снимаем с них большую часть психических связей.]

Я вспоминаю собственный сон, который мне было трудно осмыслить. В этом сне некий человек пытался подойти ко мне сзади и прыгнуть мне на спину. Я ничего о нем не знал, кроме того, что однажды он подхватил мою реплику и лихо спародировал ее. И я никак не смог увидеть связи между этим фактом и его попыткой во сне прыгнуть на меня. В моей профессиональной жизни часто случалось так, что кто-нибудь искажал мысль, которую я высказывал, но едва ли мне пришло бы в голову рассердиться по этому поводу. Есть известная ценность в сохранении сознательного контроля над эмоциональными акциями, и вскоре я добрался до сути этого сна. Он основывался на австрийском расхожем выражении, переведенном в зрительный образ. Эта фраза, довольно распространенная в быту, – «ты можешь залезть мне на спину» – означает следующее: «мне все равно, что ты говоришь обо мне». Американским эквивалентом подобного сна было бы: «иди, прыгни в озеро».

Можно было бы сказать, что сон представлялся символическим, поскольку он не выражал ситуацию непосредственно, но косвенно, с помощью метафоры, которую я сначала не мог понять. Когда подобное случается (а такое бывает часто), то это не преднамеренный «обман» сна, но всего лишь отражение недостатка в нашем понимании эмоционально нагруженного образного языка.

В своем каждодневном опыте нам необходимо определять вещи как можно точнее, и поэтому мы научились отбрасывать декоративную мишуру фантазии, теряя таким образом качества, столь характерные для первобытного разума. Большинство из нас склонны приписывать бессознательному те нереальные психические ассоциации, которые вызывают тот или иной объект или идея. Носители первобытного сознания, со своей стороны, по-прежнему признают существование психических качеств за предметами внешнего мира; они наделяют животных, растения или камни силами, которые мы считаем неестественными и невозможными. Обитатель африканских джунглей воспринимает ночное видение в лице знахаря, который временно принял его очертания. Или он принимает его за лесную душу, или духа, или духа предка своего племени. Дерево может играть жизненно важную роль в судьбе дикаря, очевидно, передавая ему свою собственную душу и голос, и со своей стороны сам человек испытывает чувство, что он разделяет его судьбу, судьбу дерева. В Южной Америке есть индейцы, убежденные, что они попугаи красный арара, хотя и знают, что у них нет перьев, крыльев и клюва. Для дикаря предметы не имеют таких отчетливых границ, какие они приобретают в наших «рациональных обществах». То, что психологи называют психической идентичностью или «мистическим участием», устранено из нашего предметного мира. А это как раз и есть тот нимб, тот ореол бессознательных ассоциаций, который придает такой красочный и фантастический смысл первобытному миру. Мы утратили его до такой степени, что при встрече совершенно не узнаем. В нас самих подобные вещи умещаются ниже порога сознания, мы считаем, что здесь уже не все в порядке.