Символическая жизнь

Как я постараюсь показать ниже, это обстоятельство имеет прямое и важное отношение к толкованию снов. Если вы считаете сон символическим, то, очевидно, вы будете интерпретировать его иначе, чем человек, верящий, что энергия мысли или эмоции известна заранее и лишь «переодета» сном. В таком случае толкование сна почти не имеет смысла, поскольку вы обнаруживаете лишь то, что заранее было известно. По этой причине я всегда повторял ученикам: «Выучите все, что можно, о символизме, но забудьте все, когда интерпретируете сон». Этот совет важен с практической точки зрения, и время от времени я напоминаю себе, что никогда не смогу достаточно хорошо понять чей-нибудь сон и истолковать его правильно. Я делаю это, чтобы проверить поток своих собственных ассоциаций и реакций, которые могут начать преобладать над колебаниями пациента. Поскольку аналитику наиболее важно воспринять как можно более точно специфический смысл (т. е. вклад, который бессознательное вносит в сознание), ему необходимо исследовать сон весьма тщательно. Когда я работал с Фрейдом, мне приснился сон, который может это проиллюстрировать.

Мне снилось, что я дома, на втором этаже в уютной гостиной, меблированной в стиле XVIII в. Я удивлен, потому что раньше никогда этой комнаты не видел, и мне интересно, на что похож первый этаж. Я спускаюсь вниз и обнаруживаю, что там довольно-таки темно, а само помещение содержит стенные панели и мебель XVI в., а возможно, и более раннюю. Мои удивление и любопытство нарастают. Я хочу увидеть, как устроен весь дом. Спускаюсь в подвал, нахожу дверь, за ней каменную лестницу, ведущую в большую подвальную комнату. Пол выстлан большими каменными плитами, стены выглядят совсем древними. Я исследую известковый раствор и вижу, что он смешан с битым кирпичом. Очевидно, что стены относятся к эпохе Римской империи. Мое возбуждение нарастает. В углу в каменной плите я вижу железное кольцо. Вытягиваю плиту вверх – передо мной еще один узкий марш лестницы, ведущей вниз, в какую-то пещеру, кажущуюся доисторической могилой. На дне ее лежат два черепа, несколько костей и немного битой керамики. Тут я просыпаюсь.

Если бы Фрейд при анализе этого сна следовал моему методу изучения его специфических ассоциаций и контекста, то услышал бы очень длинную историю. Но, боюсь, он отверг бы ее как попытку уйти от проблемы, которая в действительности была его собственной. Фактически сон представлял конспективное изложение моей жизни – жизни моего разума. Я вырос в доме, возраст которого составлял 200 лет, мебель была трехсотлетней давности, и к тому моменту моим важным духовным достижением было изучение философии Канта и Шопенгауэра. Большим открытием стали для меня труды Чарльза Дарвина. Незадолго до этого я все еще жил со средневековыми представлениями моих родителей, у которых мир и люди управлялись божественным всемогуществом и провидением. Теперь же этот взгляд ушел в прошлое. Моя христианская вера стала более релятивной после знакомства с восточными религиями и греческой философией. По этой причине на первом этаже все выглядело таким темным, тихим и пустынным.

Тогдашние мои исторические интересы развились на основе первоначальных занятий сравнительной анатомией и палеонтологией во время работы ассистентом в Анатомическом институте. Меня увлекли находки ископаемых людей, в частности, много обсуждавшегося неандертальца, а также весьма сомнительного черепа питекантропа Дюбуа. Фактически это и были мои реальные ассоциации во сне, но я не осмелился упомянуть о черепах, скелетах и костях Фрейду, потому что знал, что эту тему лучше не затрагивать. У него была подспудная мысль, что я предчувствую его раннюю смерть. Он сделал этот вывод из того, что я выказал явный интерес к мумифицированным трупам, обнаруженным в так называемом местечке Блейкеллер, в Бремене, который мы вместе посетили в 1909 г., по пути на корабль, отправлявшийся в Америку.

Поэтому я и не хотел высказывать свои собственные идеи. Слишком сильное впечатление произвел тот недавний опыт, показавший почти непреодолимую пропасть между нашими взглядами. Я не хотел терять его расположение и дружбу, открывая свой собственный мир, который, я полагал, был бы ему странен. Чувствуя себя весьма неуверенно, я почти автоматически солгал ему насчет моих «свободных ассоциаций», чтобы избежать невыполнимой задачи: просветить его в отношении моего очень личного и совершенно иного менталитета.

Вскоре я понял, что Фрейд ищет во мне какое-нибудь несовместимое желание. Для пробы я предположил, что черепа, которые я видел, могли относиться к некоторым членам моей семьи, чьей смерти по каким-то причинам я мог желать. Это было встречено с одобрением, но я не был удовлетворен этим по своей сути ложным ходом.