Символ веры

Ощущение никчемности своего существования, даже его вредности, пронзило Катю, и она, внутренне вздрогнув, поняла вдруг, чего ей хочется – умереть, исчезнуть, чтобы избавить других, чтобы самой избавиться от страданий, которые переполняют ее.

– Пойдем, – еще раз повторил Тимофей.

Как-то само собой вырвалось у Кати:

– Не люблю я тебя, Тимоша… Слышь? Не люблю…

Лицо Тимофея исказилось:

– По Петрухе маешься?

– Не знаю…

Тимофей внезапно рухнул на колени, обнял ее ноги, жарко заговорил, запрокинув голову:

– А я знаю, знаю! Не надо мне твоей любви. Одной моей на двоих хватит. Только вернись. Пальцем больше не трону. Жисти без тебя нет, сердце ноет. Помру от тоски. Иссушила ты меня хуже болести…

Катя молчала.

Ночь. Звезды над селом. Луна…

Что делать?

5

Забренчал телефон. Ротмистр Леонтович поднял трубку, легким прикосновением ладони поправил безупречный косой пробор и негромко проронил:

– Слушаю.

– Добрый день, Сергей Васильевич, – донесся до него голос новониколаевского полицмейстера Шестакова. – Вам известно, что в Железнодорожном собрании только что закончилась противоправительственная сходка?

Леонтович улыбнулся, его узенькие усики насмешливо дрогнули:

– В самом деле?

– Произносились речи самого крайнего содержания, – не уловив иронии, воскликнул Шестаков.

– Должно быть, призывали к свержению самодержавия, к поражению в войне?..

– Совершенно верно! А теперь они вышли на улицу.

– Следовало предполагать, – с оттенком превосходства перебил Леонтович. – Сегодня по европейскому календарю первое мая, а в этот день, как вам, вероятно, известно, господа пролетарии демонстрируют свою солидарность.

Полицмейстер обиженно протянул:

– Так вы уже информированы, а я, старый дурак, распинаюсь…

– Плохим бы я был жандармским офицером, коли не знал бы о готовящихся беспорядках, – примирительно отозвался Леонтович. – Не серчайте. Я уже распорядился отправить взвод Звенигородского полка навстречу манифестантам.

– Они же могут пустить в ход оружие! – встревоженно воскликнул Шестаков.

– Могут, – ровным голосом ответил ротмистр. – Более того, должны. Им отдан такой приказ.

– Побойтесь Бога, Сергей Васильевич! Это же будет повторением петербургских событий! Да и в Томске… Забыли разве?

– Возможно, – хладнокровно согласился Леонтович.

– Как можно так говорить? – возмутился Шестаков. – Губернатор с нас головы снимет!

– Я так не думаю. И вообще, ваша горячность кажется мне несколько неуместной, либеральничаете, уважаемый.

Шестаков замолчал, затем вновь сбивчиво заговорил. Он не понимает… Ведь среди демонстрантов явно много обыкновенных обывателей, затесавшихся в толпу из простого любопытства… А общественное мнение?.. А то-то и то-то?..

Ротмистр слушал вполуха. Судьба железнодорожных рабочих, вышедших на улицу, тем более судьба новониколаевских мещан, была ему безразлична. Гораздо больше занимали его слухи о готовящемся объединении двух социал-демократических организаций – Обской и Городской групп РСДРП.

После провала Ивана Ивановича, агента, внедренного к эсдекам под именем Капустин, после того как он, Леонтович, вынужден был перевести агента в Читу, подальше от этих мест, он никак не мог найти надежного информатора. Все одни слухи, слухи, а он хотел знать точно: кто? где? когда?

– Ладно, ладно, – раздраженно прервал он полицмейстера. – Поступайте, как находите нужным.

…Солдаты перекрыли Кузнецкую, преградив демонстрации все выходы на Николаевский проспект.

Увидев впереди серые шинели, Петр Белов повернулся к Ашбелю:

– Говорил я, надо брать оружие…

Ашбель вытянул тщедушную шею, вгляделся в расхаживающего перед строем офицера.

– Не думаю, что будут стрелять. Комитет принял правильное решение…

– Нет, револьверы бы дружинникам не помешали, – вздохнул Петр.

– Верно кумекаешь, – холодно прищурившись, улыбнулся подошедший к ним Соколов.

Колонна замедлила движение, остановилась.

Офицер, придерживая шашку, сделал несколько шагов навстречу, резко взмахнул рукой:

– Р-разойдись!

– Сам разойдись! – задиристо крикнул один из дружинников, рабочий с паровой мельницы.

Ашбель тронул Петра за плечо:

– Скажи Иннокентию, чтобы не ввязывался.

Кивнув, Белов поспешил туда, где над толпой торчала вихрастая голова дружинника Кехи в сбитом на затылок картузе.

Офицер, остро чувствуя враждебность остановившихся перед ним мастеровых в перепачканных мазутом и машинным маслом тужурках, снова взмахнул рукой:

– Разойдись!

Но колонна медленно тронулась с места и стала надвигаться. Офицер отбежал, дал команду изготовиться к стрельбе. Солдаты четкими движениями вскинули винтовки. В наступившей тишине раздался стук копыт.

– Глянь-ка! Сам полицмейстер пожаловал! – ткнул Петра в бок Кеха.

– Точно, – выдохнул приятель Кехи, Капитон, и даже моргнул изумленно.

Тем временем Шестаков подскакал к строю, натянул поводья, неловко спешился и стал что-то негромко, почти на ухо, разъяснять офицеру. Выслушав его, офицер недовольно бросил шашку в ножны и повернулся к солдатам:

– Отставить!

Кеха удивленно посмотрел на Петра:

– Чего это полицмейстер такой добрый сегодня?