Символ веры

– Старые знакомые… – поморщился Петр. – Братаны Зыковы…

Высич понимающе кивнул.

– Когда в Новониколаевск ехать хочешь?

– Утром и поеду.

– Так уже и светает, – улыбнулся Высич.

Петр поднялся, сжал ладонями гудящую после удара голову.

– Я к Вере за литературой.

– Я провожу, – предложил Высич.

Молча, поглядывая по сторонам настороженно, сходили они на конспиративную квартиру, а потом Высич проводил Петра на вокзал. Без всяких приключений Петр сел в поезд.

10

Прокурор Томского окружного суда смотрел на посетителей из-под кустистых насупленных бровей. Он старался скрыть недовольство, но помимо воли оно читалось в каждой черточке ухоженного стареющего лица.

Посетители слегка стушевались.

– Садитесь, господа, – глухим голосом проговорил прокурор, понимая, что дальнейшее молчание может быть воспринято как признак дурного тона, и не желая прослыть невежей даже в глазах этих мелких чиновников.

Все трое опустились на расставленные вдоль стены стулья. Однако тут же, словно ища поддержки друг у друга, переглянулись и нестройно поднялись.

– Слушаю вас, господа…

Посетители поочередно представились:

– Делопроизводитель городской управы Блиновский.

– Докладчик городской управы Барсуков.

– Крапп… Бухгалтер управы.

Прокурор, не вставая, коротко кивнул:

– Очень приятно… Что заставило вас обратиться ко мне, господа?

Барсуков суетливо раскрыл папку, которую до сих пор крепко сжимал под мышкой, вынул оттуда несколько исписанных листов хорошей бумаги, передал их Блиновскому.

– Четыре дня назад, то есть восемнадцатого января сего года, в нашем городе произошли события, на которые мы считаем своей обязанностью обратить внимание прокурорского надзора.

– Вы лично? – вырвалось у прокурора, прекрасно знавшего от секретаря, что депутация обратилась к нему по поручению группы чиновников.

У Блиновского пересохло в горле, он сдержанно прокашлялся, намеренно помолчал и, отчеканивая слова, пояснил:

– Отнюдь… Мы уполномочены передать настоящее заявление, подписанное двадцатью служащими Томской городской общественной управы!

– Что же конкретно вы имеете сообщить? – нахмурился прокурор.

Блиновский, покраснев от волнения, ответил, почти не сдерживая гнева:

– Во вторник, находясь в здании, где мы служим, мы были невольными свидетелями возмутительных сцен, совершенных под окнами и вблизи помещения городской управы! Мы видели, как кучка демонстрантов, собравшихся около недостроенного пассажа Второва, была рассеяна выстрелами и шашечными ударами полицейских чинов и казаков…

– Позвольте, господин Блиновский, – прервал его прокурор. – Вы говорите – кучка демонстрантов. Однако мне достоверно известно, что нарушителей общественного порядка было свыше четырехсот человек. Кроме того, револьверный огонь начали они… Чем же вы возмущены?

Барсуков, набравшись смелости, крепче прижал к себе папку и выступил чуть вперед:

– Но ведь казаки и полицейские избивали не только демонстрантов, они били и других лиц, совершенно случайно оказавшихся в это время на Почтамтской и в соседних переулках.

– Да, да, – робко подтвердил Крапп. – И мы представили…

Прокурор перевел взгляд на него:

– Что вы представили, господин Краппен?

– Крапп, – извиняющимся тоном поправил бухгалтер. – Мы представили себя в положении тех лиц, которые по своим делам, без всякой осведомленности о происходившем, могли оказаться на улице.

Блиновский, чувствуя, что сослуживец говорит несколько не о том, ради чего они пришли, перебил его:

– Иван Владимирович, разрешите я продолжу?

– Извините, – прикладывая ладони к груди, прошептал Крапп.

Стараясь выглядеть спокойным, Блиновский произнес:

– После того как толпа была рассеяна, дальнейшая задача, как нам представляется, заключалась в задержании демонстрантов с целью привлечения их к законной ответственности. Однако вместо этого началось жестокое, не вызванное необходимостью и воспрещенное законом избиение нагайками и шашками. Казаки и полицейские чины избивали и калечили попадающихся им лиц, не разбирая ни пола, ни возраста, не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей. Ужас, негодование и сознание полной беззащитности личности от произвола и кровавого насилия охватывают нас, когда пред взором нашим встают виденные нами сцены. – Блиновский перевел дыхание, потряс в воздухе зажатыми руке листами, срывающимся голосом закончил: – В настоящем заявлении мы отметили только некоторые из этих диких сцен.

Прокурор нетерпеливо протянул руку:

– Не утруждайтесь, я сам прочту.

– Как вам будет угодно, – сказал Блиновский, подошел к столу и передал заявление.

Приняв листы, прокурор нахмурился и принялся читать, быстро перескакивая глазами с одного абзаца на другой.