Символ веры

…Въехали в деревню. «Воо-он к тому дому», — приказал мой новый знакомый. Городской особняк с признаками деревенской избы, на крыльце здоровенная баба с красным, как свекла, лицом, ей пятьдесят на вид, она самым непристойным образом пьяна. «А-аа… Алексей Александрович, барин, каким ветром надуло? Извиняйте, в дом не зову, потому — отменено. Все отменено». Покачнулась, улыбается бессмысленно. Все отменено… Нормальные, людские отношения, улыбки и радость. «Кто не с нами — тот против нас». Как я несчастна… «Вы с кем?» — «Я с белыми. А вы?» — «Я с красными. И потому мы принуждены вас расстрелять…» Был Менделеев, был Блок. Теперь будет гений Демьян Бедный. Вера сейчас сказала бы, что я «отъявленная контрреволюционерка». Нет. Я — за революцию. За то, чтобы не было черных лиц на ВИЗе и все дети доживали до старости. А не один из ста. И все были сыты. Но ведь сытость — не главное. Как часто приводит она к исчезновению духа. Голодный художник — гений. Сытый — куртизан. Гёте — исключение. А Толстой всегда жил трудно — дело ведь не в кофе и бифштексах. Потому что не хлебом единым сыт человек, зачем же отменять эту непреложную истину?

— Фефа где? — Он взял меня за руку и повел к дверям. — Ты, — это Петру, — останься здесь. А ты, — это мужику, — можешь ехать.

Она выкатила глаза: «Не дури, барин, накличешь беду». — «Ксантиппа, кажется? Чаю и перекусить. Петру вынеси на крыльцо». — «Не могу, барин. Сразу, значит, надо того. Ехать. В Совет. Докладывать: барин возвернулся. Чтоб опять же — того. В каталажку. Вас то ись».

От ее вычурной речи у меня начало мелькать в глазах. Он подвинул стул красного дерева: «Садитесь. — Повернулся к ней. — Что с домом?» — «Спалили, — она злорадно развела руками. — Сколько ты кровь нашу сосал! Твой прадед еще при Петре здесь завод поставил? Тут почитай вся земля в наших костях! И оттого я топ-топ в комбед с сообщением: возвернулся тот, кого вы, то ись, — они, ждете». — «Я приказал чаю и перекусить». Он усмехнулся и кольнул меня взглядом, и я услышала, хотя он ни слова не произнес: «Ну? Как вам революция, дорогой товарищ?»

Это не революция. Это пена. Но ему так легче. Пусть. У него ясные голубые глаза, синие даже, и черные волосы — это признак породы, так утверждал Печорин, и он, кажется, прав…

«Как революция?» — спрашивает он… Не знаю. Я никогда не думала, что мое сходство с Великой княжной сыграет со мной такую нелепую шутку. Летом 17-го я поехала по заданию организации в Нижний Тагил — читать лекцию о Демидовых. В городе было неспокойно, меня встречал у поезда рабочий — невысокий, прилично одетый, он сразу начал смотреть на меня во все глаза и не скрывал этого. «У вас странный взгляд», — сказала я ему. «Это оттого, что у вас странное лицо», — ответил он. Выяснилось, что я похожа на Марию Николаевну Романову, Великую княжну. «Да ведь это ваше соображение». — «Не знаю. Вы — как стрела желания с другого берега. Красиво сказано? Это немецкий философ Ницше…»

Стыдно быть похожей на кого-то из проклятой романовской шайки (вот — прилипли слова, стереотип, я уже и не могу по-другому!), но вспыхнули щеки от радостного возбуждения: мне никто и никогда не говорил таких слов… Я закончила свои дела, он проводил меня на станцию, был молчалив и робок, боялся поднять глаза. Я тоже молчала.

Через полгода я увидела его у входа в библиотеку, он покраснел и протянул руку: «Ребята просят продолжить. Мы ведь крепостные Демидовых из рода в род, всем интересно. Что читаете?» — «Трубецкого. „Смысл жизни“». — «Это поповщина. Мир все же материален». — «Не знаю».

Я и в самом деле не знаю этого. Вот, только что едва не погибла. Разве это простое совпадение? Сказано у Маркса: там, где на поверхности выступает игра случайностей, — там она все равно подчинена внутренним скрытым законам. Мы живем в детерминированном мире.

У него были грустные глаза, и мне показалось… Бог с ним. Это не важно. Он проводил меня до дома и рассказал про свою жизнь. Хочет стать интеллигентом. Страстно декламирует Петра Алексеева: «Интеллигенция одна неразлучно пойдет с нами до тех пор, пока подымется мускулистая рука миллионов рабочего люда, и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах!» Хороший, наивный Пытин. Вот, вспомнила фамилию, надо же…

— … Что плохого увидели вы в революции? (Он в чем-то прав: мы всегда мечтали о будущем, оно выглядело лучезарным: не будет охранки и полиции, все будут сыты, в семье воцарятся дружеские отношения равных, талант будет признан — мы говорили об этом ночи напролет. Новое и светлое неизбежно движется на смену старому и отжившему — как просто все! Это старое разложилось. Его труп остается только похоронить, таким образом все оправ дано. Но никто и никогда не спросил себя и других, какова будет нравственная и человеческая цена…)

— Это очевидно: погромы, гибель культуры, разложение общества.

— Погромы были и при царе (он снова прав, но я обязана, обязана защищать то, во что верили папа и Вера!).

— Тогда громили евреев, сейчас — всех.