Симулятор. Задача: выжить

Очевидно, он имел в виду Жана Сергеевича. Мне Даже за Жана стало обидно немного; он скорее не на борова, а на медведя походил. И вообще. Несмотря на блатной апломб, он внешне мужчина довольно интересный. Он даже прикованный к батарее не унижался. Не сюсюкал и ни о чем не просил. Совершенно внезапно для себя я пришла к выводу, что именно такой тип мужчин мне и нравится. Нелепее мысли в тот момент мне прийти в голову не могло. Наверное — перегрелась или тоже помаленьку начала терять рассудок

Точнее — Жан мог бы понравиться, если бы Эличка не выросла слепошарой инвалидкой. Тут уж ничего не попишешь, что выросло — то выросло, наш удел — узкоплечий, вечно рефлексирующий, хлюпающий носом Зиновий, и то ненадолго. Это пока он прыщи давит и умничает в математической школе, а годик-другой пройдет, и — привет дачным подружкам! Захомутает слюнявого мальчика грудастая, и самое главное — прямоногая студентка, без всяких кифозов, близорукости, хромоты, веснушек и прочих прелестей! Поймает Зинкин сопливый нос своими грудищами, прижмет нашего математика в тихом месте к стенке, и все его прыщики мигом сойдут на нет...

И до того мне себя жалко стало, еще и про маму вспомнила, что чуть белугой не разревелась. Стою, как шизанутая, хнычу жалобно, коленка ноет все сильнее, дышать тяжело, и сама себя уговариваю, что плакать нельзя.

Потому что не будет у Зинки никакой грудастой и длинноногой. Никого у него, кроме меня, не будет, да и то не факт. Я Деду верила.

Страшно далеки мы от мира, где царят длинноногие блондинки, ха-ха-ха!

Мужики еще долго совещались, но тут меня позвали помочь с перевязкой. В подвале тусовалось несколько раненых; раны, кстати, заживали замечательно. Я рвала на куски последние простыни и думала о словах сержанта Комарова. Если раньше я сомневалась, то теперь всякие сомнения растаяли.

А на маму я смотреть в бинокль не хотела. Скорее всего, это вовсе не мама. Не потому, что я деревянная, а совсем наоборот. Помогать надо, за ранеными ухаживать порядок наводить, спать всех уложить кудато. Я слышала, как дура Маркеловна кому-то сказала, что я деревяшка. Это потому, что мамочка и Жора не вернулись с озера, а Валентин их видел в бинокль.

Они там, на озере, далеко, рядом с другими. На озеpe рыбачили не только мама с Жорой, плавали на лодке еще соседи, а на другом берегу туристы разбили целый палаточный городок. Валентин их рассмотрел в бинокль, потом он давал бинокль другим, Деду и сержанту милиции. Я слышала, как они шептались, говорили, чтобы оптику не давать ко мне в руки. Дед заволновался, что мне плохо станет, если я мертвую маму увижу. Зря он волновался, я даже смотреть туда не хочу, я и так все знаю.

Они там, под водой, вместе с лодкой. Я не верю, что они умерли по-настоящему. То есть я бы верила, если бы они утонули в настоящей воде. А они не утонули, они провалились, как древние мухи в янтарь. Если с водой случилась такая беда, то почему я должна считать маму мертвой?

Дед очень умный, он предложил добывать воду из ржавых веток, и воду сумели добыть, уже когда никто не верил. Так же будет и с моей мамой. Когда все перестанут верить, кто-нибудь придумает способ вытащить ее из озера.

Очень может быть, что Лексей Лександрыч вырвет эту страничку из нашего общего дневника, чтобы случайно не прочли другие. Мы договорились писать только факты, и никаких личных переживаний, а я написала про маму. Я бы не стала писать, но Тамара обозвала меня деревяшкой. А я вовсе не деревянная. Мы хоть в церковь и не ходим, зато побольше других некоторых понимаем, как жить среди людей следует. Христос сказал, что мертвые позаботятся о мертвых, как-то так, я точно не помню.

Это значит, что живые должны спасать живых.

Тамара Маркеловна считает, что я должна кататься по земле и непрерывно выть. А я не хочу кататься и выть, но я вовсе не холодная. У меня внутри словно перегорела деталь, отвечающая за торможение. Я должна непрерывно двигаться, чтобы не сойти с ума. Так даже лучше, работы в доме оказалось полно. Если я замираю, то начинаю задыхаться; я даже не сплю почти эти дни. Когда всех разместили в подвале, и одеял хватило, и лекарств всяких, и когда еду в кладовке заперли (это я предложила!), я тогда напросилась на разведку, потому что сидеть на месте не могла.

Внезапно отупевшую Эличку посетило небольшое откровение. Я словно посмотрела на себя со стороны и ужаснулась. Зловредный, истекающий сарказмом, хромоногий гном, вот кто я.

Кто дал мне право поносить несчастную Маркеловну, пусть она трижды меня ненавидит? Что со мной вообще происходит, откуда столько желчи? Я себя не узнавала.

Я многих не узнаю.

У людей сдвигаются лица, особенно у пожилых. В первый день это происходило медленно, почти незаметно, а сегодня — гораздо быстрее. И не только лица. Плечи, ноги.

Но и это не так страшно. Фразы, интонации, вот что незнакомо. Кто-то кинул клич собраться и вышвырнуть молдаван из пионерского лагеря. Идею поддержали общим ревом, отправились наверх за ножами. Они всерьез собирались резать людей. Там случилась стрельба, погибли люди, но не это меня ужаснуло.