Симулякры

– Я не верю, что они были такими дураками, – сказала Николь. – Несмотря на ваши слова и то, что они говорили сами. Имея в своем распоряжении аппарат фон Лессингера…

Ей казалось просто невероятным, что Бертольд Гольц и остальные члены Совета так легко позволили себя убить. Они должны были находиться вне пределов досягаемости Пэмброука.

– Они были очень напуганы, – сказал Пэмброук. – А напуганные люди теряют способность думать.

Они подошли к кабинету Николь. На полу перед дверью лежало неподвижное тело. Это была Джанет Раймер.

– Ситуация, в которой мы оказались, принудила нас сделать это, – сказал Пэмброук. – Впрочем, нет… мы хотели это сделать. Давайте, в конце концов, будем честными друг с другом. Позаботиться о мисс Раймер было для меня актом, совершенным по собственному желанию, а не в силу вынужденных обстоятельств.

Он переступил через тело Джанет и открыл дверь в кабинет Николь.

В кабинете одиноко стоял Ричард Конгросян.

– Со мной случилось нечто ужасное! – возопил Конгросян, увидев их. – Я больше не могу контролировать себя и окружающую меня среду. Вы понимаете, каково мне сейчас? Это жуткое состояние!

Он шагнул к ним, было заметно, что он дрожит всем телом. Глаза его были готовы выскочить из орбит от страха, а руки, шея и лоб покрылись обильным потом.

– Вы в состоянии это понять?

– Подождите, – явно нервничая, сказал Пэмброук.

Николь снова заметила тик, перекосивший его лицо.

– Прежде всего мне нужно, – сказал Пэмброук, повернувшись к ней, – чтобы вы ознакомились с текстом, что я вам дал. Начинайте прямо сейчас. – Он снова посмотрел на часы. – Телевизионщикам следовало бы уже быть здесь.

– Это я отослал их, – пояснил Конгросян. – От их присутствия мне стало совсем худо. Взгляните-ка! Видите вот этот стол? Я теперь – часть его, а он – часть меня! Смотрите внимательно, я докажу вам.

Конгросян вперился взглядом в стол, беззвучно зашевелил губами.

Ваза с белыми розами, стоявшая на столе, вдруг поднялась и двинулась по воздуху в его сторону. А потом, прямо у них на глазах, вошла в грудь Конгросяна и исчезла.

– Я впитал ее в себя. Она сейчас – я. А я – это он! – Он сделал жест в сторону стола.

На том месте, где раньше стояла ваза, появилась вроде бы из ниоткуда и начала формироваться какая-то густая масса неопределенного цвета, чрезвычайно сложное переплетение органических тканей, гладких тонких кроваво-красных трубок.

«Да ведь это же внутренности Конгросяна, – сообразила вдруг Николь. – По всей вероятности, селезенка с кровеносными сосудами и нервными волокнами».

Чем бы ни был этот орган, он пульсировал, он был живым и энергично работал.

«Как это все сложно!» – подумала Николь.

Она никак не могла отвести взгляд от стола, да и Уайлдер Пэмброук как завороженный глядел туда же.

– Меня всего вывернуло наизнанку! – вопил Конгросян. – Если так будет продолжаться, мне придется поглотить в себя всю Вселенную, а единственное, что останется вне меня, – это мои собственные внутренности. После чего мне, вероятнее всего, конец!

– Послушайте, Конгросян! – Пэмброук направил дуло своего пистолета на пианиста-психокинетика. – Какого черта вам понадобилось отсылать бригаду телевизионщиков? Она мне нужна в этом кабинете, Николь должна выступить перед страной. Ступайте и скажите им, чтобы они вернулись. – Он сделал пистолетом в сторону Конгросяна недвусмысленный жест. – Или разыщите служащего Белого дома, который… – Он осекся.

Пистолет выскользнул из его руки.

– Помогите мне! – взвыл Конгросян. – Он становится мною, а я стану им!

Пистолет исчез в теле Конгросяна.

В руке же Пэмброука оказалась розовая губчатая масса легочной ткани. Он тут же выронил ее на пол, а Конгросян завопил от боли.

Николь закрыла глаза.

– Ричард, – раздраженно простонала она, – прекратите! Возьмите себя в руки.

– Да, – сказал Конгросян и беспомощно хихикнул. – Я могу теперь взять себя в руки, могу разбросать по полу органы. А возможно, если повезет, сумею и назад их отправить.

Николь открыла глаза:

– А меня можете отправить? Избавить от всего этого прямо сейчас? Переместите меня куда-нибудь далеко отсюда, Ричард? Пожалуйста!

– Я не могу дышать! – пожаловался Конгросян, хватая ртом воздух. – Часть моей дыхательной системы оказалась у Пэмброука, и он не позаботился о ней, уронил ее. – Пианист показал рукой на полицейского.

Лицо Пэмброука побелело, с него сошел оптимизм жизни.

– Он что-то выключил внутри меня, – сказал энпэшник. – Какой-то существенный орган.

– Правильно! – завопил Конгросян. – Я отключил у вас… А вот не стану говорить, что именно. – Он с хитрым видом ткнул пальцем в сторону Пэмброука. – Скажу же я вот что. Вы проживете еще… ну, скажем… примерно часа четыре. – Он рассмеялся. – Что вы на это скажете?

– Вы можете включить этот орган снова? – с трудом проговорил Пэмброук.

Черты его лица пропитались болью, он явно страдал.