Симулякры и симуляция

То же самое происходит и с трудом. Искра производства, неистовство его устремлений исчезли. Все по-прежнему производится, и во все больших и больших объемах, но незаметно труд стал чем-то иным: потребностью (как это в идеале представлял Маркс, но потребностью в другом смысле), объектом общественного «спроса», подобно досугу, которому труд эквивалентен в общем распорядке повседневности. Спросом, прямо пропорциональным потере цели в трудовом процессе[6]. Тот же неожиданный поворот, что и в случае с властью: сценарий труда существует для того, чтобы скрыть, что реальный труд, реальное производство исчезли. Так же как и реальная забастовка, которая больше не является остановкой работы, но ее альтернативным полюсом в ритуальном скандировании социальных отчетов. Все происходит так, как если бы после объявления забастовки каждый «занял» свое рабочее место и возобновил, как это положено в «самоуправляемых» профессиях, производство точно на тех же условиях, что и раньше, решительно заявляя, что он находится (и виртуально находясь) в состоянии перманентной забастовки.

Это не научно-фантастические грезы: мы всюду имеем дело с дублированием трудового процесса и с дублированием забастовочного процесса – забастовки включены в трудовой процесс, как моральный износ в оборудование, как кризис в производство. Итак, больше нет ни труда, ни забастовки по отдельности, но есть и то и другое одновременно, а значит, нечто иное: магия труда, одна лишь видимость, сценодрама (чтобы не сказать мелодрама) производства, коллективная драматургия на пустой сцене социального.

Речь идет уже не о трудовой идеологии – традиционной этике, которая затеняла бы «реальный» трудовой процесс и «объективный» процесс эксплуатации, – но о сценарии труда. Та к же как речь идет не об идеологии власти, но о сценарии власти. Идеология – лишь искажение реальности через знаки, симуляция – короткое замыкание реальности и ее дублирование знаками. Цель идеологического анализа – восстановление объективного процесса, а намерение восстановить истину в рамках симулякра – ложная постановка проблемы.

Вот почему власть, в сущности, так легко соглашается с идеологическими дискурсами и дискурсами по поводу идеологии, ведь это дискурсы истины, которые всегда полезны (даже, и особенно, если они революционны) в борьбе со смертельными ударами симуляции.

Конец паноптизма

Именно с этой идеологией пережитого, эксгумированного реального в его фундаментальной банальности, в его радикальной аутентичности соотносится американский эксперимент реалити-шоу (TV Verite), проведенный в 1971 году над семьей Лауд: семь месяцев непрерывной съемки, триста часов прямого вещания, без сценария и постановки, одиссея одной семьи, ее драмы, ее радости, неожиданные перипетии нон-стоп – короче говоря, «сырой» исторический документ и «самое большое достижение телевидения, сопоставимое, в масштабе нашей повседневности, с репортажем о высадке на Луну». Дело усложняется тем, что эта семья распадается во время съемок: разразился скандал, Лауды развелись и т. д. Отсюда неразрешимая контроверза: виновато ли в этом телевидение? Что было бы, если бы там не было телевидения?

Фантазм был бы еще более захватывающим, если бы Лаудов снимали так, будто там не было телевидения. Триумф режиссеров состоял бы в том, чтобы сказать: «Они жили так, будто нас там не было». Абсурдная, парадоксальная формула – не истинная и не ложная: утопическая. «Так, будто нас там не было» эквивалентно «так, будто вы там были». Именно эта утопия, этот парадокс заворожил двадцать миллионов телезрителей в значительно большей степени, чем «извращенное» удовольствие от вторжения в частную жизнь. В этом Verite-эксперименте речь идет не о тайне, не о перверсии, но о своего рода вибрации реального или эстетике гиперреального, вибрации от головокружительной и фальсифицированной достоверности, вибрации от одновременного отдаления и приближения, от искажения масштаба, от чрезмерной транспарентности. Наслаждение от избыточного смысла, когда уровень знака опускается ниже привычной ватерлинии смысла: незначительное преувеличивается благодаря ракурсу съемки. Каждый видит то, чего в реальности не было (но «как если бы вы там были»), без дистанции, которую дает пространство перспективы и глубины восприятия (но «более естественное, чем само естество»). Наслаждение от микроскопической симуляции, которая превращает реальное в гиперреальное. (Так же происходит с порно, которое завораживает больше на метафизическом, чем на сексуальном уровне.)