Информатору были досконально известны подробности, связанные с появлением на политической арене Дитера Хогбена. И он вовсю спешил нажить на этом капитал. Николь снова тяжело вздохнула. Правящий Совет, эти темные зловещие фигуры, что стояли за ее спиной, теперь наверняка проснутся. Ей очень хотелось знать, что они предпримут. Им было не занимать мудрости. Они действовали спаянным коллективом уже немало лет. Подобно змеям, они были холодными и безмолвными, но очень энергичными, хотя и невидимыми для постороннего взгляда. Они никогда не появлялись на экранах телевизоров и не устраивали разрекламированных поездок по стране. В данный момент Николь очень сожалела, что не может поменяться с ними местами…
Внезапно эти ее мысли улетели прочь: робот-информатор анонсировал новости о ней самой. Не о следующем Дер Альте, Дитере Хогбене, а о совсем иной, но не менее важной государственной тайне.
Николь подошла к окну…
Напряглась, чтобы разобрать слова…
— Николь нет в живых! — пронзительно кричала машина. — Уже много лет! Ее заменила актриса Кейт Руперт! Весь правящий аппарат является сплошным обманом, согласно…
Информатор укатил, и Николь больше уже не слышала его выкриков, хотя и напрягала слух.
На лице ее были замешательство и тревога.
— Ч-что это, Николь? — спросил Ричард Конгросян. — Эта штука сказала, что вы мертвы?
— Я и вправду похожа на мертвеца? — язвительно ответила Николь.
— Но она утверждает, что на вашем месте сейчас какая-то актриса. — Конгросян смущенно глядел на Николь, лицо его выражало полное непонимание. — Вы в самом деле всего лишь актриса, Николь? Самозванка? Как и Дер Альте? — Он продолжал пристально ее разглядывать, но вид у него теперь был такой, будто он вот-вот разразится горестными слезами.
— Это просто газетная «утка», — твердо заявила Николь.
Однако ей было очень и очень не по себе: ее охватил липкий, бездонный, животный страх. Все тайное стало явным: кто-то из очень высокопоставленных гехтов, даже более близкий к Белому дому, чем Карпы, разболтал и эту, последнюю, самую главную тайну.
Теперь скрывать было нечего. А значит, не было больше никакого различия между многочисленными бефтами и совсем немногими гехтами.
Раздался стук в дверь, и в кабинет, не дожидаясь разрешения, вошел Гарт Макри. Вид у него был угрюмый. В руках он держал экземпляр «Нью-Йорк Тайме».
— Это психоаналитик Эгон Сьюпеб проинформировал робота-репортера, — сообщил Макри. — Откуда ему это стало известно, ума не приложу. Он вряд ли мог знать о вас, очевидно кто-то умышленно проболтался. — Он заглянул в газету, губы его зашевелились: — У него лечился некий гехт, он и сообщил ему конфиденциально об этом, и по причинам, которых мы, возможно, так никогда и не узнаем, Сьюпеб позвонил в газету.
— Полагаю, теперь уже бессмысленно его арестовывать, — заметила Николь. — Однако мне очень хотелось бы выяснить, кто его использовал таким образом. Вот что меня теперь больше всего интересует.
Это желание, без сомнения, было неосуществимым. Эгон Сьюпеб наверняка ничего не скажет. Он объявит все профессиональной тайной, которая священна, и сделает вид, будто не хочет подвергать опасности своего пациента.
— Даже Бертольд Гольц ничего не знал, — сказал Макри, — хотя он и сует тут свой нос повсюду.
— Нам теперь придется провести всеобщие выборы, — заметила Николь.
Но избирать после всех этих разоблачений будут, конечно, не ее.
Николь захотелось узнать, не замышляет ли против нее что-нибудь Эпштейн, генеральный прокурор. Она вполне могла рассчитывать на поддержку армии, но что скажет верховный суд? Он может вынести постановление о том, что власть ее является юридически незаконной. Такое заявление может быть обнародовано с минуты на минуту.
Нет, теперь на свет божий действительно должен выйти сам Совет. Признать публично, что фактическая власть в стране принадлежит ему.
Но Совет никогда и никем не избирался. Он был абсолютно незаконным учреждением. Гольц мог бы сказать — и не погрешить против истины, — что он имеет ничуть не меньшее право властвовать, чем Совет. А пожалуй, даже и большее. Потому что у Гольца и его «Сыновей Иова» гораздо больше популярности.
Николь вдруг пожалела о том, что за прошедшие годы так ничего и не выяснила в отношении Совета. Не знала, кто в него входит, что это за люди, каковы их цели. Она ни разу не присутствовала на заседаниях, а на связь с нею выходили с помощью сложных экранированных приборов.
— Я думаю, — сказала она Гарту Макри, — что самое лучшее для меня теперь — это предстать перед телекамерой и обратиться непосредственно к народу. Если мои граждане увидят меня во плоти, они не очень-то серьезно отнесутся к этой новости.
Возможно, сам факт ее существования, прежняя волшебная сила ее образа, оказывающая влияние на умы сограждан, возобладают над случившимся. В конце концов, публика привыкла видеть ее в Белом доме, они десятилетиями верили в нее. И освященные долгой традицией кнут и пряник смогут функционировать и впредь, пусть и в ограниченной степени.