Симплегады

Он вспомнил, сколько с ними было мороки. При засылке в будущее весь расчет строился на том, что там, где они побывают, к ним отнесутся как к детям, а не как к намеренно засылаемым агентам из прошлого. И при возвращении ожидали, что десятилетние мальчики, захлебываясь от счастья, наперебой начнут рассказывать обо всем, что увидели. Вышло иначе. Беседы, допросы, активное сканирование памяти – все было напрасно. На памяти лежала блокада. Все до эксперимента они помнили четко. После – никакой информации.

Именно тогда Масленников близко сошелся с Натаном Рутбергом. Они были знакомы давно, еще до эксперимента. Идею свести их вместе предложил генерал Полозов. Старая дружба – кому, как не старому другу, человек доверяет тайну. С идеей не получилось, но Масленников и Рутберг с той поры продолжали встречаться.

– Николай Максимович, – голос Пасленова его отвлек, – вы меня извините, это не мое дело, но… Капитан Кравец – неужели вы думаете…

Лежнев оторвал взгляд от прозрачной стенки кабины.

– Виктор Алексеевич, я ничего не думаю и ни в чем никого не подозреваю. Кравец отстранен временно. Устал человек, вот и дали ему отдохнуть…

Договорить он не успел. Белая точка, ползущая по схеме-экрану, остановилась на углу набережной и Больничного переулка. Одновременно заиграла тревожная музыка предупреждения.

– Объект остановился. – Пасленов вопросительно посмотрел на главного. – Неужели приехали?

Лежнев ничего не ответил. Лицо его побледнело, но тусклое освещение кабины не выдало беспокойства.

* * *

Мендель не просыпался. На сходе с моста машину сильно тряхнуло, колесом она переехала не замеченный в темноте рельс. Тупой лязг удара отразился мелкими дребезжащими звуками. Коль поправил сбившееся от удара зеркальце и обернулся.

– Ничего, – сказал ему Масленников, – спит.

– Пожалуй, надо включить свет. В такой темноте можно въехать во что угодно.

Машина повернула на набережную. Слева за прутьями парапета тускло блестела река. Она ворочалась между гранитными берегами и течением разрывала мертвую неподвижность города.

Масленников смотрел на реку, на противоположный берег, на ломаный профиль крыш и незрячие окна под ними.

– Почему не меняется город?

– Все меняется, город тоже. – Коль пристально всматривался в дорогу.

– Коль, знаешь, меня долго мучал вопрос – почему мы? А потом перестал мучать. Не мы, так другие, верно? Еще и лучше, что тогда они выбрали нас…

Он запнулся, потом продолжил, но как-то тихо и виновато:

– «Нас»… Коль, прости, я позабыл о Павлике.

– Ну что ты, Володя. Какая твоя вина. А то, что они выбрали нас, так это просто, ты знаешь. Какой лучше всего быть подопытной овце? Одинокой, отбившейся от стада, чтобы, если пропала, меньше всего жалели. Вот я. Кто у меня был? Отчим, и тот умер от алкоголя. У тебя – бабушка. Умерла. У Павла – тетка, которую он ненавидел. Кому мы были нужны?

– Да, Коль, конечно. Но я сейчас про другое. Если бы не оказалось нас, что было бы с ним?

Масленников кивнул на Менделя.

– Подожди, Володя. Дорога впереди дальняя. Не надо загадывать заранее.

Масленников его как будто не слышал.

– Ты прав, Коль, мы были тогда не нужны. А он нужен. Деду, мне…

– Володя, милый. К сожалению, он нужен не только тебе и деду. Этой сволочи он сейчас нужен не меньше нашего. Если бы он был им не нужен, жизнь текла бы себе спокойно, как эта река. Но так как никаких поворотов в спокойную сторону в ближайшем будущем не предвидится…

Договаривать Коль не стал. Масленников сидел тихо и смотрел на полосу темной реки. Ладонь его лежала на плече у спящего мальчика.

– Коль, я думаю, если бы эксперимент получился удачно, и нас вытащили оттуда сразу… – Он помедлил, потом продолжил: – И нам было бы столько лет, сколько сейчас ему…

– Володя, все эти годы ты только об этом и думаешь. Так долго думать об одном вредно. Это делает человека невыносимым. И потом, Володя, а наш с тобой уговор?

– Да, уговор, я помню. Но этот мальчик… Его-то они за что?

Почему он должен повторить нашу судьбу? И Павел… Павлик… Я как на Менделя посмотрю – а перед глазами Павлик.

– Володя, я думаю, что сегодня мы вместе и ради Павлика тоже. И ради тех трех ребят, за которых мы все – и Павел – несем вину. Ты спрашиваешь у меня, да нет, это ты у себя спрашиваешь, пять лет кряду задаешь сам себе вопрос: «Что было бы, если?..» И я тебе все пять лет отвечаю. А с теми ребятами, ради которых погиб Павел, с теми обманутыми десятилетними пареньками – с ними что стало? Так вот, Володя, родной. Не про себя ты спрашиваешь – про них. Это про них твой вопрос. Почему они, а не ты. Почему мы с тобой живы, а тех троих уже нет. И Павла нет. И всего-то пять лет прошло.

– Я, Володя, – голос Коля звучал неровно, слова ему давались с трудом, – чуть не каждую ночь, словно заново, переживаю то время. Я себя все на место Павла поставить пытаюсь. Почему у него не вышло? Ведь должно было выйти, должно. Он мог перекрыть Туннель. И убили его потом, когда ребят достали обратно…

– Коль, это уже не важно.

– Володя, а может быть, они живы? Просто мы ничего не знаем. Может быть, так, Володя?