«Несерьезный» язык — способ разоблачения, о котором говорилось выше. Беда наша в том, что мы цепко держимся за языковые формулы, этикетки, присвоенные тому или иному явлению, хотя интуитивно чувствуем, что они далеко не отражают содержания этих явлений. Расшатать иллюзорную стабильность, законсервированность понятийного словаря — значит обеспечить большую маневренность и свободу в наших операциях с реальностью. Невозможно задуматься над смыслом той смешной чепухи, которую неустанно исторгают уста симорониста, — ибо традиционного смысла в ней нет. Зато есть приглашение к творчеству, созданию новых форм, структур, отношений, не знаемых доселе людьми. В принципе, наши ученики легко включаются в этот процесс, который сравнительно быстро вводит их в стихию беспрестанных открытий. Это наслаждение, которому нет аналогов…
Ну а те, кто упорно твердит: «Вот это стул — на нем сидят»… что ж, их право. Убедить их в том, что стул — это бо-ольшая гребенка для расчесывания малого количества волос па бо-ольшой голове… или молоток для одновременного забивания четырех гвоздей, — невозможно. Да и нужно ли? Пусть себе живут спокойно на белом свете, где, кроме СИМОРОНА, есть еще столько всякого разного…
Нужны ли какие-то особые качества, чтобы овладеть симоронским методом?
Самое главное — чувство юмора. Оно изначально помогает относиться ко всему вокруг как к чему-то «не всамделишному», бутафорскому. Это — первый шаг на пути к независимости от шаблонов, стереотипов, с него начинается наше генеральное раскрепощение. Если человек постоянно озабочен, живет в ожидании бед, катастроф, прислушивается охотно ко всему, что мало-мальски может подтвердить эти ожидания, — он вряд ли состоится как симоронавт. Такие люди приходят в школу в надежде, что им выдадут «волшебную палочку», стоит взмахнуть которой — как все изменится… Работать над собой они не умеют и не хотят, симоронская наука проходит мимо их ушей. Естественно, надолго у нас они не задерживаются.
Из чего вытекает: готовность к преображению, самораскрытию — второе важное качество наших студентов. Работа эта не обременительна, не требует душевных или физических затрат, исполняется с удовольствием… Но тем не менее без нее воз не сдвинется с места.
Третья существенная особенность — умение начинать с «белого листа». Сознание человеческое замусорено множеством разнообразных отрывочных сведений, полезных и бесполезных. Наложив на этот грунт новую информацию, мы, как правило, лишь придаем некоторый свежий привкус своей обычной ментальной «жвачке». Все возвращается на круги своя… Поэтому лучше всего и быстрее симоронским мастерством овладевают те, кто не утратил способности удивляться миру, в ком не угас детский наив.
Что читатель найдет в этой книге? Описание истории СИМОРОНА или новейших авторских открытий? Теоретические рассуждения или четкое изложение методики? Нечто, над чем он может поразмыслить, руководство к действию или инструкцию о том, как жить дальше?
Все это плюс — неизбывное ощущение «новогоднего утренника», которое сопутствует всем симоронским начинаниям. Эта атмосфера постоянно «витает» на занятиях нашей школы, где не умолкает смех. Примерно того же сорта, что у одного юноши, который задорно хохотал во время исполнения на концерте печального романса. Когда его спросили: «Что тебя развеселило, Ваня?», — он ответил: «Так она же так здорово пела!»
К сожалению, книжные страницы не могут передать полноценно эту стихию улыбчивости, живого озорства. В какой-то мере мы попытались компенсировать названный недостаток за счет «буффонной» стилистики книги, «опереточности» ее персонажей: может быть, в этой подаче прочтется тональность занятий в симоронской школе и читатель сможет представить себя их участником.
Однако можно точно обозначить, чего в этой книге нет. Нет зовущей, сверкающей рекламы: подлинность не нуждается в позолоте. Меньше грома и молний — больше конкретного дела. Мы не опираемся на предположения, допущения, натяжки, не делаем ставок на энтузиазм, эмоции, на эпизодические «чудеса» у отдельных лиц, не показательные для других людей. Все, что здесь предлагается, отличается предельной
Придирчивый читатель легко обнаружит, что весь материал — от корки до корки — апеллирует к фактам, лежащим на поверхности, не притянутым за уши, не могущим быть истолкованными так или этак.