Симода

Янка решил, что теперь и он может открыть товарищу свою опасную тайну. Янка первый из всех, придя в Хэда, в первый же день встретился с японкой за усадьбой самурая в бамбуках, он ее и не рассмотрел хорошо. Может, что-то почуял самурай, встретив Яна, и вечером выселил матросов из своего дома. Не узнала ни одна живая душа. Оказалось, что японка немолодая, по лицу не разберешь, сколько лет, но телом крепкая, служит в усадьбе самурая. Видно, вдова. Янка стал к ней похаживать. Оказалось, что бабенка заведует продуктами у Ябадоо.

– Она и не шибко старенькая, – объяснял Берзинь. – Я тогда сошелся с ней в роще, в бамбуках. Тесно там, бамбуки густые. А она, оказывается, вроде экономки или подшкипера у самурая. У него весь дом стоит на женщинах... Она заведует сакэ и припасами. Как я иду домой, она мне кувшинчик! И набьет карманы печеньем. А я его не ем. Не могу есть из водорослей, хотя бы из муки... Раздам ребятишкам, а сам боюсь, как бы не дознались. Я тебе буду отдавать, а ты относи своей. И у нас теперь есть помещение...

– Вон что! – удивился Букреев.

– Она меня кормит и поит и дает на дорогу пряников. А меня тошнит от их пищи. У самурая есть корова, и он на ней пахал и ездил, – рассказывал Янка. – А корова отелилась. Я ее раздоил... И хорошее молоко стала давать. Я как приду, у моей есть своя лачужка, я пойду в загон, подою корову. Она сначала не давала доить, показывала себе на грудь, на соски, и стыдилась за меня, упрекала. А потом поняла, что мне от коровы ничего, кроме молока, не надо! Эх, брат, очень хорошее молоко! Они прежде работали на коровах, как на быках. А самурай нас один раз выследил и зашел. И видит – я дою корову. Я говорю ему – адмирал! Смотрел он, потом сел на корточки – и давай сам доить корову. Теперь я хожу не через рощу, а прямо к ней, он увидит меня и закроет лицо ладонью. Мол, не вижу. Он гордый, что за триста лет его корова дала первое молоко в Японии для питья. Я еще обещал его научить есть творог и сметану.

– А правда Колокольцов с его дочерью гуляет?

– Колокольцов имеет свой вход – красное крыльцо, – а я хожу с заднего двора. Никогда не встречаемся. Самурай просил меня строго: мол, вы с Александром друг другу на глаза не попадайтесь. Грозил выгнать меня. Самурай выучился звать его по-русски, чисто выговаривает: «Александр». Вчера там был капитан, и они все пили, и переводчики перепились до чертиков. Эгава там же сидел.

– А ты?

– А я – в лачужке напротив, и мне слыхать.

– Больше пока не рассказывай.

– Самурай теперь этой коровой дорожит. Он молоко доставляет Евфимию Васильевичу, и теперь они друзья до гроба. А Путятин говорит: мол, вот как просветил я вас и всю Японию, объяснил вам, как и зачем пьется молоко. Адмирал так рад, говорит, здоровьем поправился, и договор теперь будет, и корабль лучше построится.

– Вот что значит для правительства твое молоко, Берзинь!

– Как же! И сам сыт... И самурай кланяется и благодарит, говорит, мол, если бы не его корова, то посол бы болел. Самурай с виду неказистый, но сволочь со своими. Он богатый все же.

– Барон?

– Право, барон. Амбары полны всего, а он семье выдает понемногу. Он скупой. Но для гостей старается. Видно, велено для нас ничего не жалеть, но все записывать. У самурая есть в горах табун лошадей, а он ездил на быках и коровах. Колокольцов ему приглянулся. Все хвалит, говорит, Александр построит для Японии хороший корабль. А я уж молчу. На вот, возьми пряники, она вчера мне дала... Ты ходи к своей, не бойся. Никто не выдаст. Но не часто. Я тоже хожу. Мордобой сам не положит охулки на руку. Может, какая японка его умаслит...

– Слушай, а как они за все занесут цену в запись, потом придем в Кронштадт, у нас станут переводчики переводить да разберут, на что мы тут тратились...

– Тебе-то что! Нас, может, и в живых уже не будет... Ты иди к ней, иди... Что тебе бояться за государственное казначейство!

Васю не надо было долго уговаривать. Он принес вечером Пьющему Воду кувшинчик сакэ.

– Растащим все богатство у вашего самурая, – сказал он, выставляя угощенье хозяину. – Не знаю, чиновник он или помещик? Вроде и то и другое – и вроде не совсем? Ни мясо ни рыба. Давай выпьем. Чокнемся чашками – и до дна! Смотри, как я... Учись. Век живи и век учись! Папаша, давай-ка!

День ото дня Оки становилась разговорчивей. Когда приходил ее Яся, она заканчивала хлопоты по хозяйству и садилась рядом. Сначала Оки улыбалась. Потом выставляла рис и рыбу. Она все время повторяла одну и ту же фразу, смысла которой матрос не понимал, но чувствовал в ней что-то тревожное, касавшееся его. Она все время упоминала его имя.

Среди матросов прошел слух, что адмирал едет в Симода и, может быть, работу в Хэда придется прекратить и отправляться после заключения договора из Японии.

На стапеле Василию встретился Иосида.

– Что, к нам теперь? Старый друг, здорово!

– К вам.

– Смотришь?

– Работать послали.

– Какая же работа у тебя? Шпионить за нами?

– Да.

– Ты у нас жил и ел наш хлеб. Ты не должен на нас доносить.

– Конечно... Я плохо не сделаю.

– Ты ведь нам старый товарищ.