Симода

На другой день, в отлив, Вася опять видел, как их мать ползает по громадным камням на косе под соснами и скребет какой-то щепкой. Дочь прошла, неся что-то в тряпке. Вася остановил девушку и попросил показать, что несет. Она развязала узелок. В нем оказались водоросли, мокрые и похожие на навоз. Матрос дал ей пресную лепешку и кусочек сахару, который достал для него Витул, адмиральский постельничий.

Девушка сильно покраснела и спрятала сахар. Даже удивительно – в этом мертвенно-бескровном лице появилось столько крови. Она поклонилась и пошла домой. Зашла за уступ скалы, спряталась в расщелину, попробовала сахар и съела, а хлеб унесла в семью.

Переводчики уже объясняли матросам, что семью живущих под скалой бедняков называют Пьющие Воду. Они не имеют земли и не сеют риса, а потому вечно голодны. Когда в море шторм, они не могут набрать на берегу водорослей. Они топят очаг сухой травой и варят чистую воду. Кроме права пить воду, у них нет никаких прав. Им запрещено брать валежник в лесу, чтобы все видели, какая страшная судьба у ленивых. Словом, это были, как бы напоказ и на страх всем, погибающие семьи, которые уже не приносили выгод и пользы и не платили даже князю и труд их был никому не нужен. Их лишь терпели, и это было милосердием, и они были обречены на медленную гибель.

Вася подумал, что и сам он в своей крестьянской бедности в своем роде тоже был Пьющим Воду, и у его матери каждое рождение ребенка не было радостью. Букреевых терпели, называли ни к чему не способными лодырями... А во флоте Василий хотя и бит по роже и луплен по спине, и ему заткнут рот, и запрещено думать, но он герой и лихой марсовый, бегает по вантам и реям, как кошка, бесстрашен на высоте и вообще храбр и стреляет хорошо. Если такой народ выморить, чтобы не было ленивых, то кто же будет в солдатах и матросах у царя? Также и японец, сидит без дела и проклят всеми. А дай ему дело – и он еще себя покажет.

Кличка Пьющие Воду Васе понравилась. Он заметил, что у девушки острые колени, руки без мускулов и тонкие икры.

В другой раз Вася принес лепешек и хлеба. Дети кинулись к нему. Японец сидел с безразличным видом, когда матрос погладил его детей по вшивым и косматым головкам. Отец показал на двух мальчиков и провел себя по шее, показывая, что будет этих детей скоро душить. Букреев похолодел от ужаса, надеясь втайне, что, может, не то понял, но японец жалко улыбнулся и показал на рот, что есть им нечего, и еще раз объяснил жестами, что придется душить своих детей. Тут же была его жена, дочери и все дети. Слушали как бы с безразличным видом. Дети, видно, не понимали.

– Плохо дело, брат! – сказал Вася.

Японец еще раз показал на детей, что убьет их скоро, и опять улыбнулся вежливо.

– Чем же убьешь? Как?

Японец показал пальцы. Он достал из угла тяжелую дубину и показал в сторону моря. Потом показал на голову, как бы изображая шапку бонзы, и сложил руки в знак того, что будет молиться.

«Смеется, а не шутит!» – подумал матрос и решил убраться отсюда поскорей.

Вечером в лагере, после молитвы, он решился подойти к адмиралу.

– Евфимий Васильевич, дозвольте к вам обратиться.

Путятин знал про себя, что в вечном, неоплатном долгу у Букреева. При высадке в Миасима адмирал упал с баркаса. Тонул и прощался с жизнью, когда Василий схватил его за волосы и спас.

Матрос все помнил острые коленки голодной девушки, лихорадочные, больные глаза детей, сутулые плечи, испуганные лица.

Матросы редко обращались с личными просьбами к адмиралу. Жизнь их была определена до крайности уставом, за них все решено раз и навсегда. Но чем смышленей матрос к делу, тем нужней.

Иногда матросы смело обращались с самыми неожиданными просьбами к самому адмиралу, и, как люди военные, дисциплинированные, никогда не делали этого зря. Путятин это понимал. Зная, что матросы нужны и незаменимы, он их терпеливо выслушивал: ведь и их терпению может быть предел. Кто-то должен быть для них в плаванье справедливым.

– Пожалуйста, Букреев, – ответил Евфимий Васильевич.

Василий видел, как и все, что японцы за последние дни доставили лично Евфимию Васильевичу две больших джонки с мешками риса, это жалованье ему на прокорм его подданных, как ведется у здешних даймио, переводчики уже объяснили матросам, что это не им.

– Поди со мной, – сказал Путятин. Он привел матроса в храм, уселся в кресло. – Говори!

– Евфимий Васильевич, вам японцы пятьсот тоннов риса привезли. Дозвольте спросить, мы его возьмем с собой в Россию или продадим здесь?

– Это не мой рис. Они вам лгут. И, конечно, ты прав. Я один столько не съем. Я вообще риса мало ем, меня от риса крепит, я пожилой человек, больше люблю чернослив. Они мне прислали рис на всю команду. И там не пятьсот тонн, а тысяча мешков. Так что там и твой рис.

– А если так, то можно ли, Евфимий Васильевич, мне получить мою долю?

– Зачем тебе? Куда ты денешь столько рису?

– Голодным детям, Евфимий Васильевич! А то японец объяснял, что у него нет ничего, кроме воды, и что он хочет троих младших убить, чтобы не мучались голодом. Жалко смотреть...

– Детям? – спросил Путятин.