Симфония

До того огорчились они, узнав о бегстве Мусатова из Москвы, видя угасание новоявленной звезды.

Один только Шиповников, санкт-петербургский мистик, поднял брошенную перчатку и ответил заметкой, которая начиналась и оканчивалась словами: ну так что ж?

Приходили новые времена.

Новые времена не приносили новостей. Бог весть затем волновались.

Над Москвой чуть было не разразилось ужасное бедствие.

С товарным поездом приехала в Москву старушка. Выйдя на площадку с корзиной в руке, она остановила обер-кондуктора и вытащила из корзины черного петуха.

На вопрос изумленного кондуктора, что это значит, ответила: «В прошлом году некто видел соя: отверзлись в церкви трижды Царские врата, и выходили трижды оттуда петухи: белый, красный и черный.

«Белый означал урожай, красный – войну, а черный – болезнь.

«Мы ели хлеб, мы дрались с желтым монголом, а теперь мы будем умирать…»

Вредная старушка была удалена из Москвы, а про петуха забыли.

Он стал бегать по Москве, и с тех пор начались чумные заболевания.

Но энергичные меры пресекли ужас.

Вечером была заря. Небо было малиновое… Беспредметная нежность разливалась по всей земле.

На Воронухиной горе стоял некто спокойный и знающий, подняв воротник ватного пальто: на нем была надета фуражка с кокардой.

Он смотрел на фабрики и огороды, расстилавшиеся перед его взором, и была такая сила в этом взоре и такая вера в этих чертах, что, казалось, – умерли страхи.

Кончик его носа слегка покраснел от холода, и он сказал: «Так, Господи! Я вижу Тебя».

Он пошел на чашку чаю к старушке Мертваго,

У старушки Мертваго сидел отец Иоанн. К ней позвонили.

К ней пришел ни старый, ни молодой, но пассивный я знающий. Она представила гостя отцу Иоанну, приветливо заметив: «А вот Алексей Сергеевич Петковский… Вы о нем уже не раз слышали, батюшка».

И батюшка смеялся, и батюшка протягивал гостю своя старые руки, радостно замечая: «Побольше бы нам таких!»

У старушки Мертваго они сидели с батюшкой за круглым столом. Самовар шипел и бросал теплый пар им в лицо.

В окно было видно, как темнело синее небо и потихоньку высыпали бриллианты звезд.

Старушка Мертваго наливала им чаю, и они тихо беседовали между собой.

Отец Иоанн говорил: «Это была только первая попытка… Их неудача нас не сокрушит… Мы не маловерны, мы многое узнали и многого ждем…

«Они стояли не на истинном пути. Они погибли… Мы ничего не выводим, ни о чем не говорим… Мы только ждем, Господи, Славу Твою.

«И разве вы не видите, что близко… Что уже висит над нами… Что недолго осталось терпеть… Что нежданное близится…»

И на это собеседник отца Иоанна ответил, допивая вторую чашку чаю: «Так, Господи! Я знаю Тебя…»

И они молчали… И они молча слушали вечное приближение… И, казалось, – что-то летело с шумом и пением…

И, казалось, – где-то за стеной близились чьи-то шаги…

И старушка Мертваго тоже молчала, тоже слушала вечное приближение, перемывая чашки.

А уже была ночь… Высыпали бриллианты звезд.

Млечный Путь спускался ниже, чем следует. Сиял белым туманом, невозвратной мечтой и прошлой юностью.

А в палисаднике дерева, воздымая костлявые руки свои под напором свежего ветерка, ликовали и кричали нараспев: «Се же-ни-ни-ииих гря-де-т в поо-ллуу-ууу-ууу-нооо-щиии!»

И опять была юная весна. Внутри обители высился розовый собор с золотыми и белыми главами. Кругом него возвышались мраморные памятники и часовенки.

Шумели деревья над одинокими покойниками.

Это было царство застывших слез.

И опять, как и год тому назад, у красного домика цвела молодая яблоня белыми, душистыми цветами.

Это были цветы забвения болезней и печалей, это были Цветы нового дня…

И опять, и опять под яблоней сидела монашка, судорожно сжимая четки.

И опять, и опять хохотала красная зорька, посылая ветерок на яблоньку…

И опять обсыпала яблоня монашку белыми цветами забвения…

Раздавался визг стрижей, и монашка бесцельно сгорала в закатном блеске…

И опять, и опять между могил ходила молодая красавица в весеннем туалете…

Это была сказка…

И опять, и опять они глядела друг на друга, она и монашка, улыбались, как знакомые друг другу.

Без слов передавали друг другу, что еще не все потеряно, что еще много святых радостей осталось для людей…

Что приближается, что идет, милое, невозможное, грустно-задумчивое…

И сказка, как очарованная, стояла среди могил, слушая шелест металлических венков, колыхаемых ветром.

Перед ней раскрывалось грядущее, и загоралась она радостью…

Она знала.

Огоньки попыхивали кое-где на могилах.

Черная монашка зажигала огоньки над иными могилками, а над иными не зажигала.

Ветер шумел металлическими венками, да часы медленно отбивали время.

Роса пала на часовню серого камня, там были высечены слова: «Мир тебе, Анна, супруга моя!»

1901 г.