До того огорчились они, узнав о бегстве Мусатова из Москвы, видя угасание новоявленной звезды.
Один только Шиповников, санкт-петербургский мистик, поднял брошенную перчатку и ответил заметкой, которая начиналась и оканчивалась словами:
Приходили новые времена.
Новые времена не приносили новостей. Бог весть затем волновались.
Над Москвой чуть было не разразилось ужасное бедствие.
С товарным поездом приехала в Москву старушка. Выйдя на площадку с корзиной в руке, она остановила обер-кондуктора и вытащила из корзины черного петуха.
На вопрос изумленного кондуктора, что это значит, ответила: «В прошлом году некто видел соя: отверзлись в церкви трижды Царские врата, и выходили трижды оттуда петухи: белый, красный и черный.
«Белый означал урожай, красный – войну, а черный – болезнь.
«Мы ели хлеб, мы дрались с желтым монголом, а теперь мы будем умирать…»
Вредная старушка была удалена из Москвы, а про петуха забыли.
Он стал бегать по Москве, и с тех пор начались чумные заболевания.
Но энергичные меры пресекли ужас.
Вечером была заря. Небо было малиновое… Беспредметная нежность разливалась по всей земле.
На Воронухиной горе стоял некто
Он смотрел на фабрики и огороды, расстилавшиеся перед его взором, и была такая сила в этом взоре и такая вера в этих чертах, что, казалось, – умерли страхи.
Кончик его носа слегка покраснел от холода, и он сказал: «Так, Господи!
Он пошел на чашку чаю к старушке Мертваго,
У старушки Мертваго сидел отец Иоанн. К ней позвонили.
К ней пришел ни старый, ни молодой, но
И батюшка смеялся, и батюшка протягивал гостю своя старые руки, радостно замечая: «Побольше бы нам таких!»
У старушки Мертваго они сидели с батюшкой за круглым столом. Самовар шипел и бросал теплый пар им в лицо.
В окно было видно, как темнело синее небо и потихоньку высыпали бриллианты звезд.
Старушка Мертваго наливала им чаю, и они тихо беседовали между собой.
Отец Иоанн говорил: «Это была только первая попытка… Их неудача нас не сокрушит… Мы не маловерны, мы
«Они стояли не на истинном пути. Они погибли… Мы ничего не выводим, ни о чем не говорим… Мы только ждем, Господи, Славу Твою.
«И разве вы не видите, что
И на это собеседник отца Иоанна ответил, допивая вторую чашку чаю: «Так, Господи! Я знаю Тебя…»
И они молчали… И они молча слушали
И, казалось, – где-то за стеной
И старушка Мертваго тоже молчала, тоже слушала
А уже была ночь… Высыпали бриллианты звезд.
Млечный Путь спускался ниже, чем следует. Сиял белым туманом, невозвратной мечтой и прошлой юностью.
А в палисаднике дерева, воздымая костлявые руки свои под напором свежего ветерка, ликовали и кричали нараспев: «Се же-ни-ни-ииих гря-де-т в поо-ллуу-ууу-ууу-нооо-щиии!»
И опять была юная весна. Внутри обители высился розовый собор с золотыми и белыми главами. Кругом него возвышались мраморные памятники и часовенки.
Шумели деревья над одинокими покойниками.
Это было царство застывших слез.
И опять, как и год тому назад, у красного домика цвела молодая яблоня белыми, душистыми цветами.
Это были цветы забвения болезней и печалей, это были Цветы нового дня…
И опять, и опять под яблоней сидела монашка, судорожно сжимая четки.
И опять, и опять хохотала красная зорька, посылая ветерок на яблоньку…
И опять обсыпала яблоня монашку белыми цветами забвения…
Раздавался визг стрижей, и монашка бесцельно сгорала в закатном блеске…
И опять, и опять между могил ходила молодая красавица в весеннем туалете…
Это была сказка…
И опять, и опять они глядела друг на друга, она и монашка, улыбались, как знакомые друг другу.
Без слов передавали друг другу, что еще не все потеряно, что еще много святых радостей осталось для людей…
И сказка, как очарованная, стояла среди могил, слушая шелест металлических венков, колыхаемых ветром.
Перед ней раскрывалось грядущее, и загоралась она радостью…
Она
Огоньки попыхивали кое-где на могилах.
Черная монашка зажигала огоньки над иными могилками, а над иными не зажигала.
Ветер шумел металлическими венками, да часы медленно отбивали время.
Роса пала на часовню серого камня, там были высечены слова: «Мир тебе, Анна, супруга моя!»