Симарглы

Ничего страшного не случится, если она и в самом деле упадет. От того, насколько крепко она держится, зависит не ее жизнь, а всего лишь некое количество времени, которое она потратит на то, чтобы добраться туда, куда ей надо.

Подумав так, Лена разжала руки.

— Ну уж совсем-то не надо! — ахнул Вик, обхватывая ее крепче.

Но Лена его не слышала. Ее объял город.

Это было полнее всех других подобных случаев. Город разверзся под нею гигантской бездной, в которую она упала, скатилась с мохнатой спины симорга. Город был черным ветром, который подхватил ее и понес.

Город на самом деле один. Город всегда один, даже если их много.

Связанные тонкой сетью из проводов, железных дорог, зыбкими мостами воздушных трасс, города погибают от одиночества, каждый на своей бесконечной равнине. Каждый город может питаться только людьми, но с тем, что едят, не разговаривают. Поэтому горда молчали.

Поэтому они и не учились говорить. Только, может быть, самые простые слова, только выражение эмоций, только горечь, только вой… только хитрость, только боль, не умеющие выразить себя.

Даже основы, даже симарглы не могли общаться с городом на равных. И подчинять его могли себе только временно. Но они пускали город в себя. Спасали его от одиночества хотя бы отчасти. А потому город — тоже иногда — пускал в себя их.

В глубине города была тьма. И коммуникации. И запах пыли с бетоном. Как описать это? Черная дыра никогда не заполняется. Город заполнить можно. Когда человеческие чувства, эмоции, страсти, загубленные жизни, сумасшествия переливаются через край, город умирает. Но это происходит не скоро после того, как он набирает силу. Этот город был еще относительно молод, и его рост еще не превратился в ожирение. Поэтому в брюхе его были темно и гулко. Город молчал. Город ждал завтрашнего дня, понимая, что его будут убивать.

И звуки… звуки пианино. Кто-то тихо, мягко, печально, упирая со значимостью на каждую клавишу, творил музыку. Где-то в внутри. Надо было идти вглубь, туда, где, подобно скелету, стояли ребра-часовые, ограждающие эту чудовищную утробу. Стояли основы.

Лена знала: она ищет основу по имени Ольга, за спиной у которой умирал раненый Сергей. Она знала, что найдет ее.

Мелодия, которую Ольга играла, называлась «Судьба».

— Снижайся! — резко скомандовала Лена Голиафу.

Симорг послушался ее. Мягко сложив крылья, он приземлился во дворе изогнутого буквой П большого сталинского дома, умудрившись не задеть ни сломанную карусель, ни трансформаторную будку.

Была все еще ночь. Одна из тех ночей, когда что-то этакое носится в воздухе…тревога не тревога, любовь — не любовь… и разрешится оно не в силах.

— Это же… — подавился незаконченной фразой Вик. — С этого же все начиналось!

Лена не вполне поняла, о чем он, но ответила решительно:

— Значит, этим по законам детектива все должно закончиться.

Впрочем, на самом деле она не была уверена в своих словах. Ей только казалось, что «это все» — чем бы оно ни было — так больше продолжаться не может. И еще она знала, что обязательно должен быть хороший конец. Хотя бы по нескольким основным пунктам.

8.

Лена никогда не сумела бы сказать в точности, как ей удалось найти квартиру. Есть чувства за гранью очевидного, есть миры за пределами возможного. В ту ночь реальность прогибалась под ее неопытными пальцами, точно алчущая плоть. В ту ночь ее шаги грозили обрушить мир.

Это была одна из тех ночей, когда окружающее походило на сон.

Место, где живут люди, — обычно островки предельно плотного бытия. Своим долгим пребыванием личности сгущают вокруг себя все то, что они полагают настоящим. Безделушки на стенах и полках, невытертая пыль, отставшие в углу обои, — это все показатели ваших отношений со Вселенной.

И все же люди меняются. Были неряхи, стали педанты. Были обормоты, стали профессора. Были «клевые парни» — стали нарки подзаборные. Там, куда попала она, всего лишь поднявшись лифтом на третий этаж, времени не было вообще.

Началось с двери. Дверь была стальная, но — в декоративном узоре из пестрых ракушек, словно бы группками разбросанных по серому металлу. Лена сперва даже не поняла, что за мастерская взялась бы изготовить подобное. Нет, наверное, сейчас все могут сделать, только плати деньги… Потом сообразила: дверь раскрашивали вручную.

Отчего-то это сочетание изысканно-изящных, бездумно-декоративных раковинок с хищной и ровной серой сталью отозвалось в Лене дрожащим, зыбким предчувствием неудачи.

Дверь отворилась сама, почти без звука, что крайне нехарактерно для объектов такого рода: обычно ведь в них что-то щелкает или лязгает, доказывая их принадлежность к миру живых вещей. На пороге стояла женщина, чье худое неподвижное лицо обрамляли густые русые кудри. Одета она была в простое платье, на плечах — толстая шаль. А может быть, тень.

— Заходите, Лена, — сказала женщина, отступая вглубь прихожей. — Меня зовут Ольга.