Симарглы

— Не гадай. Тут все элементарно. Я не спросила про людей.

Что-то в этой простой фразе — может быть, тон, каким она была произнесена — заставил Лену обернуться к Карине. Та стояла на черном поле крыши, в своем рыжем, раздуваемом ветром сарафанчике, в веревочных босоножках, скрестив руки на груди. Лена не могла видеть ее глаз, но девушке чудилось, что в них насмешка и неодобрение. Тогда Лена даже слегка рассердилась — еще чего, учить ее вздумали!

И тут Карина подошла к ней, оперлась коленом на край парапета, положила одну руку ей на плечо и доверительно прошептала на ухо:

— Люди — равноправная часть пейзажа. Привыкай к этому. Их слишком много, и поэтому они мозолят глаза, но так быть не должно. Надо помнить, что они есть. Потому что люди — это пища и строители города. И не бойся страха.

— В смысле?

— Ты не встала на парапет. Почему ты боишься упасть?.. — почти проворковала Карина, и с силой толкнула Лену.

Девушка неловко взмахнула руками, попробовала удержать равновесие, вцепиться хоть в ту же Карину — но рыжая внезапно приобрела гибкость ртути, увернулась легко и как бы даже презрительно. Край парапета тоже увернулся, даже не попал по пальцам, а вот улица, заплеванная мостовая полетела навстречу… И окурок… Ох, хоть бы не окурок!

Мостовая ударила по лицу жгучей болью. Кажется, так больно Лене не было никогда. Кровь… какие-то алые полосы на черном.

А еще — безумие, отсутствие разума, которое подступило самым краем. Мыслей нет. Смысла нет. Понимания нет. Чувств — и тех нет. Только что все было, и вот — ничего. И тела тоже нет, а вместо него — что-то отвратительное, что-то растерзанное, что-то, мучающее ее, хотя оно ей и не принадлежит.

— Ну что, вставай, лежебока? — насмешливо произнес голос Карины. Ее загорелая нога с обломанными ногтями, грязная подошва босоножки оказались совсем рядом с лицом Лены.

Девушке внезапно очень захотелось подняться на локтях и плюнуть кровью в лицо Карины, как, бывало, делали это партизаны или храбрые наши разведчики в старых фильмах, но поняла, что подняться не может. И вообще она сейчас умрет. Во второй раз. И никто ей не поможет.

— Вставай, — в поле зрения Лены оказалась ладонь Карины, под стать ноге: такая же худая, с тоненьким браслетом из бусинок вокруг запястья.

И, не зная почему, проклиная саму себя, Лена все-таки как-то смогла выпростать руку, чтобы подать навстречу… и встала.

Боль все так же терзала ее, но уже не мутилось в глазах. Более того, боль с каждой секундой становилась слабее.

А Карина оказалась ниже и так не очень высокой Лены почти на две головы.

— Вот видишь, — сказала она. — Бояться не надо. Не так уж и много костей ты сломала.

— Ты идиотка! — только и смогла высказать Лена. — Я же убиться могла!

— Это ты идиотка, — Карина показала на пятна крови на мостовой. — Тебе бояться нечего. Кто тебя убьет? Ты в руке Божьей. Если пальцы ее разожмутся, то смерть настигнет тебя, но не раньше. А разжаться эти пальцы смогут, только если ты сама попросишь Его об этом.

Лена молчала, тяжело, переводя дыхание. Тошнота, черное мельтешение в глазах уходили с каждым вздохом. Боль исчезала. Лена подумала: должно быть, забавное зрелище со стороны — видеть, как затягиваются раны быстрее, чем свертывается вытекшая из них кровь. Хотя, наверное, куда менее эффектное, чем это снимают в Голливуде.

— Это что, был первый урок? — спросила она наконец.

— О нет, — Карина улыбнулась, показав необыкновенно крупные клыки. — Это, так сказать, только вводная.

2.

Довольно трудно иногда сообразить, как же общаться с людьми, с которыми живешь рядом. В Морском доме, согласно лекции Вика, жили еще Ирина Ламина, Матвей Головастов, мусульманин Мехмед, фамилии которого не знал, наверное, никто, кроме Сергея Петровича, и группа Глумова — троица приятных молодых людей (Глумов, Черненко и Саахидзе), которые регулярно делали Лене комплименты, встречая ее в коридоре, но появлялись в доме очень редко, ночуя непонятно где.

С Мехмедом, как ни странно, оказалось проще всего. Это был небольшого роста азейбарджанец, умерший где-то в середине века. Он казался живым ископаемым: морщинистый (хотя нестарый еще), косолапый, меланхоличный, с отрешенным взглядом карих глаз. Как-то он заговорил с Леной на кухне, когда она с утра пыталась сделать себе яичницу (как правило, большинство симарглов не готовили, а довольствовались тем, что находили в холодильнике — холодильник пополнялся всеми, кто вспоминал забежать в магазин, будучи на Земле). Он спросил у нее, умеет ли она готовить «яичницу по-кавказски», а когда она ответила, что нет, показал, как. И вообще оказался приятным, хотя излишне словоохотливым собеседником. Как выяснилось, он входил в тройку весьма известного в среде симарглов Рюмина (три пятых сплетен, которые обычно пересказывал Лене призрак, касались именно этого персонажа), и мог много чего рассказать интересного о своей работе в Петербурге.